Александр Листовский - Калёные тропы

— Хорошая ваша наука, Федор Кузьмич, — сказал трубач.

— Медицинская наука всем наукам наука. Одним словом, тенденция, — веско заметил лекпом.

— Конечно дело, — поспешил согласиться Климов. — Ребры человеку вынать или там чего другое — это ведь не раз плюнуть.

— Вот я и говорю с точки зрения.

— Да…

— Василий Прокопыч, глядите, что это там за город виднеется? — показал лекпом перед собой, где вдали под пологим склоном поля сияли в солнечном мареве золотистые купола колоколен.

— А пес его знает… Стойте-ка, я сейчас у Вихрова спытаю.

Трубач выехал из строя, съездил в голову колонны и вскоре возвратился обратно.

— Узнали? — поинтересовался лекпом.

— Узнал, Федор Кузьмич. Умань это. Вихров говорит, здесь нам дневка.

— Умань? А-а… — Кузьмич покачал головой. — Значит, приехали. Факт!

Вдали прокатился густой вибрирующий звук.

Лошади вскинули головы, запряли ушами.

Кузьмич встревоженно взглянул на приятеля.

— Слышите, Василий Прокопыч? — спросил он, помолчав.

— Тяжелая бьет. Видать, фронт близко, — спокойно ответил трубач.

Голова колонны втянулась в пригороды и остановилась. Видно было, как передние всадники начали спешиваться и разводить лошадей по дворам.

Петька привязал своего мышастого конька к телеге под поветью, нагнувшись, набрал лежавшей на жердях сенной трухи и кинул ее в телегу.

Мышастый конек зло прижал уши и опустил вздрагивающую нижнюю губу с длинными жесткими волосками, вкладывая в это движение все свое неуважение к незадачливому хозяину.

— Лопай! — сказал Петька.

Конек презрительно фыркнул и отшвырнул мордой сено.

— Ну, значит, сыт, коли не хочешь, — заключил Петька, направляясь к хате.

Ни в черной комнате, ни в горнице никого не было. Петька огляделся и вздрогнул от неожиданности. За дверью среди других вещей висели синие галифе. У него захватило дыхание. Он прошелся мимо брюк, примеряясь, и, не в силах превозмочь искушения, потрогал их руками. «Эх, ну и сукнецо! Кавалерийские! Да… Было б это у Махно, то раз, два — и ваших нет…» Но новое положение обязывало, и он, покрутив носом и стараясь не глядеть на брюки, отошел к окну.

В сенях послышались шаги. В хату вошла с озабоченным видом невысокая средних лет женщина в беленьком, аккуратно повязанном под подбородком платочке.

— Здравствуйте, хозяюшка, — вежливо поздоровался Петька. — Вот в гости к вам заехали.

— Здравствуй, здравствуй, сынок! Я и то бачу — конь во дворе. — Она внимательно посмотрела на Петьку. — Поди, исты хочешь, сынок?

— Не смею отказаться, мамаша, — сказал Петька, присаживаясь на лавку.

Хозяйка поставила на стол сало, крынку молока и нарезала хлеба.

— Ишь, ишь, коханый, — ласково сказала она. — У мене тоже вот сынок второй год на службе. Може, и его хто покорме. Долго вы в нас простоите?

— А что?

— Да мне пидти треба, а хату некому поберегти.

— Иди, иди, мамаша. Я побуду… Только вот брюки бы ты убрала.

— На шо?

— Ну, мало ли кто зайдет. Унести могут.

— Шо ты, голубчик! Христос с тобой! В нас такого сроду не бывало.

— Мало ли чего не бывало. Время военное. Галифе — эти тоже военные. Так что все может случиться. Ты все же, мамаша, убери их от греха.

Хозяйка недоуменно посмотрела на Петьку, сняла с гвоздя брюки, свернула их и унесла в горницу запереть под замок.

Петька облегченно вздохнул.

В приоткрывшейся двери показался Сачков. Он глянул по сторонам и, потянув носом, спросил:

— Ну, как, Кожин, квартира?

— Квартира что надо и колодец во дворе, — бойко сказал Петька.

— А почему один стал?

— Я, товарищ взводный, как раз с левого фланга шел. Вот и остался последним.

— Перейдешь ко мне на квартиру, — помолчав, сказал Сачков.

— Хозяйка просила хату постеречь.

— Тебя просила? Гм… Скажитя, пожалуйста! Так ты, значит, сторожем?

— Около того.

— Ну, в таком случае я сам до тебя перейду. Вместе сторожить веселее… Ты, Кожин, вот чего мне скажи: почему у тебя конь худой?

— Не ест, товарищ взводный. Всё уши поджимает. Может, больной?

— Больной? А ну, пойдем посмотрим.

Петька вылез из-за стола, прихватив с собой остатки сала.

Они вышли во двор.

Петькин конек, понурив голову и распустив губы, стоял у телеги.

— Тебе, Кожин, приходилось за конями ходить? — спросил Сачков.

— Да вроде не приходилось, товарищ взводный. Я ведь городской житель.

— Та-ак… А чем ты кормишь ее?

— Известно чем — сеном. Ну, овес, когда бывает, тоже даю.

— Понятно, — Сачков покачал головой.

— А что понятно-то, товарищ взводный?

— Слухай сюда. Вот, скажем, поступил бы ты к хозяину работать, а он бы тебя одной картошкой кормил.

— Ну?

— Так ты бы не только уши поджал, а обложил бы его и туда, и сюда, и обратно. А? Правильно я говорю?

— Все может быть.

— Вот. А конь — животная бессловесная. Сказать не может, но сразу видать — не любить и, презираеть тебя. А сам, поди, думаеть: ну и хреновый кавалерист мой хозяин!

— Ну?

— Ты не нукай, а слухай! — рассердился Сачков. — Я тебя, дурака, навчить хочу. Вот!

— Чем же мне его, взводный, кормить? — недоумевая, спросил Петька.

Сачков пощелкал языком и гневно покачал головой.

— Еще спрашиваешь! Морковки расстарайся. Сечки засыпь с мукой. Сена настоящего достань. Соображать надо! А ты вот полез из-за стола — скорей сало в карман, а нет, чтоб хлеба коню. А конь — первейший твой друг. Другой конь лучше тебя соображаеть, тольки что человечьего языка нет… Я вот действительную службу в пограничниках служил. Так вот был у нас на заставе конь. Костиком звали. Старый служащий. Еле ходил. Два шага пройдеть, на третьем падаеть. Да… И до чего умный был! Вся застава его любила. Ну, приезжаеть новый ротмистр, пошел на конюшню и Костика увидел. «Это што, — говорит, — за шкилет? Отвести одра на живодерню. Даром казенное зерно исть». Ну, повели нашего Костика. Вся застава вышла его провожать, да как крикнут «ура»! А Костик, значит, почувствовал. Как подскочит! Шею выгнул, хвост трубой, а сам галопов галопом! Ну, думаем, сейчас весь рассыплеться. Проскакал он эдак шагов сто, упал и подох. Вот, брат, какой умный конь: помирать, так с музыкой! А ты говоришь… Я вот с новобранства конишку получил. Егоркой звали. Маленький, косматый и кусался. Так я попервам, как он на меня бросился, морду ему побил, а потом начал лаской брать, и так мы с ним подружились, что я ему свою жизнь рассказывал… Вот, Кожин, какие дела. Коня любить и уважать надо, как родного брата…

В ворота сильно постучали, и молодой голос крякнул:

— Ребята! Кто тут есть? Давай живо на митинг! Товарищ Калинин приехал!

Торопливо заправляясь, красноармейцы выскакивали на улицу и бежали в поле. Там уже шевелилась и шумела огромная масса бойцов. Все смотрели туда, где посреди поля развевались у одинокой тачанки красные знамена и была видна статная фигура Буденного. Со всех сторон подбегали и подъезжали верхом новые люди. С гиком примчался пулеметный эскадрон какого-то полка 4-й дивизии. Ездовые, на скаку лихо придержав лошадей, въехали в толпу.