Александр Листовский - Калёные тропы

— А с кем не случается! У меня вот тоже случилось под Дзионьковом. На ошибках учимся, Павел Степаныч. А так Гобаренко очень даже деловой и услужливый человек, — возразил Панкеев.

— Да нет, ты постой. У тебя, командир, дух противоречия какой-то. Я серьезно говорю. Ты заметь, что все эти случайности нездорово отражаются на боевой жизни полка. Ну, со снарядами считать не будем, тогда на него напали. Я имею в виду два последних случая — не получили муку и патроны. А я проверял — во всех полках получили, только у нас нет. Ну, чем это объяснить?

— Да-а… — протянул Панкеев. — Сильно. А мне ни к чему было. А потом он, помнится, сам говорил, что еще успеет получить.

— Так вот, — продолжал Бочкарев. — По-моему, это дело надо немедленно передать в особый отдел.

— Хорошо, — подумав, сказал Панкеев. — Правильно говоришь. Так и сделаем…

Они вошли в штаб. Здесь их ждала телефонограмма, подтверждающая дневку на завтра.

— Ты что сейчас думаешь делать, Павел Степаныч? — спросил Панкеев.

— Пойду к бойцам. Есть кой-какие дела.

— А я, пожалуй, останусь — приказы просмотрю.

— Ну, ну. Бывай, Арсений Петрович! — Бочкарев кивнул Панкееву, вышел на улицу и, тихо звеня шпорами, направился вниз села, откуда едва слышно доносились пиликающие звуки гармоники.

На улице посветлело. Молодой, словно вымытый, месяц, выйдя из матовой паутины облаков, плыл над верхушками тополей, отражаясь в чуть рябившем под легким ветром широком пруду.

Внезапно совсем рядом, за густыми кустами акаций послышались знакомые голоса.

Бочкарев остановился и невольно прислушался.

— Ну да, все вы так, мужики, говорите. На словах-то вы как на гуслях, — недоверчиво говорил молодой и бойкий женский голос. — Вам бы только урвать и удрать. Знаем. Не в первый раз, ученые.

— Будьте без сомненья, Авдотья Семеновна, — с убеждением говорил другой голос, тонкий и сипловатый видимо принадлежавший немолодому уже человеку. — Пусть какой другой обманываеть, а мое слово верное. Раз сказал — значит точка. В жизни от меня никому обману не было. Зачем грех на душу брать! Я верно говорю. Да и не в этакое время живем. Сейчас каждый должен быть чистый и сердечный человек.

— А драться не будете? — после некоторого молчания тихо спросил женский голос.

— И зачем вы такие слова говорите, Авдотья Семеновна! Да рази можно бабу бить! Нет, я такому свинству не привержен.

— И любить будете?

— До могилы, Авдотья Семеновна… А что я много старей вас, так вы не сомневайтеся, это ничего не доказываете В строгости жизни себя оберег, молодому не уважу… Ну, как? — голос слегка дрогнул. — Значит, согласные?..

Бочкарев усмехнулся, покачал головой и, стараясь не шуметь, тихо пошел вниз по улице.

На площади попрежнему стояло веселье. Девушки и молодые бойцы, взявшись за руки, водили хоровод.

звенел, разливаясь, тенорок запевалы.

дружно подхватывал хор молодых голосов.

Бочкарев подошел, увидел в центре круга Сашеньку, руководившую хороводом, и, подивившись в душе на неутомимость девушки, огляделся вокруг. Красноармейцы постарше расположились на бревнах около старого сруба.

— Ильвачева не видали, товарищи? — спросил он, подходя к сидевшим бойцам.

— Только сейчас здесь ходил, — откликнулся боец в опущенном шлеме. — Я пойду пошукаю.

— Сидайте с нами, товарищ комиссар, — сказал Назаров, быстро подвинувшись.

Бочкарев присел подле него.

— Ну, как они, дела, товарищ Назаров? — спросил он, повернувшись к казаку и вынимая из кармана кисет с табаком.

— Ничего дела, товарищ комиссар. Интересуюсь, далеко ль ищо нам итти?

— А ты разве на митинге не был?

— В наряде стоял.

— Пойдем туда, куда товарищ Ленин, партия прикажут. А сейчас наша задача выбить панов с Украины… А ты что, по дому опять соскучал?

— Ой, нет, товарищ комиссар! Темный я тогда был человек. Раз ошибся, больше не ошибуся. Понимаем, за что воюем. За такое дело можно и жизни решиться.

— Правильно, — сказал Бочкарев, весело взглянув на него.

— Товарищ комиссар, а верно гутарят — в шестьдесят втором полку двух бандитов поймали? — спросил Назаров, беря предложенный ему кисет Бочкарева и свертывая папироску.

— Верно. А что?

— Я хочу сказать несколько слов за курей, что покрали вчера. Мужики дюже обижаются. Произошел этот случай в расположении третьего эскадрона. И вот, к слову сказать, примечаю я там одну парочку. — Он многозначительно глянул вокруг и, понизив голос, сказал: — Первый, значит, Пацулло.

— В английской шинели? — спросил сидевший слева боец.

— Он самый.

— И еще его дружок в кожаной куртке? — спросил тот же боец.

— Так ты дай сказать! — Назаров укоризненно пожал плечами. — Ведь я же начал. Всегда кто-нибудь выскочит.

— Опоздал, друг, с сообщением. Их еще в обед взяли. Так, товарищ комиссар?

— Так. Я их допрашивал. Оказались махновцы, сукины дети… Вы, товарищи, хорошенько присмотритесь к некоторым нашим бойцам из новеньких, — продолжал Бочкарев, сердито покашливая. — Очень возможно и даже наверно, что, кроме двух этих бандитов, к нам пристали еще разные гадины. Всю эту заразу, разлагающую наши ряды, надо выжечь каленым железом.

— И так уж в оба смотрим, товарищ комиссар, не раз предупреждали, — сказал Назаров. — Да за всем разве усмотришь, когда без передышки в бою или походом идем!

— Как я понимаю, товарищи, среди нас безусловно завелись паразиты, — начал деловым тоном боец в черной кубанке. — Я стал примечать, что повелось это, как еще к Умани подходили. Помните, случай был с хуторским мужиком? У меня и тогда догадка была. На старых бойцов, конечно, нет подозрения. Все ребята свои, не первый год знаем. Ну, насчет сена — это, конечно, другой вопрос. Нельзя ведь, когда кони голодные.

— И насчет сена всегда можно договориться, — заметил Бочкарев.

— Это конечно.

Они помолчали.

— Чего я ищо хотел сказать, товарищ комиссар… — заговорил Назаров. — Вон мы почти голыми руками воюем, а у них и еропланы и батарей сколько… Под Дубно с Семеном Михайловичем, с товарищем Ворошиловым семнадцать раз подряд в атаку кидались, сколько бойцов там оставили. Где, в какой войне видали такое, чтоб на одном дню семнадцать раз в атаку ходить!

— А что ты хочешь этим сказать? — спросил Бочкарев.

— А я то желаю сказать, что кабы все это кто описал, чтоб другие, молодые, для которых мы энту жизню завоевываем, почитали бы и сказали: «Да, вон какие они были, буденновцы!» И помянули нас хорошим словом и поклонились бы нам.