Александр Листовский - Калёные тропы

— Лопатин?

— А вы откель знаете?

— Я все знаю. Ну, дальше что? Говори.

— Мы вместе с им в кандидаты вступали.

— Знаю. А теперь вместе вас и переведем. Оба заслуживаете.

— Ну, раз дело такое, то это конечно, — весело сказал Харламов. — А то ведь он подюжей меня в политике разбирается.

— Эх, товарищ Харламов, хороший ты человек, во всех отношениях хороший! — улыбаясь и дружески кладя руку на плечо бойцу, сказал Ильвачев. — Ну, ладно, ступай. А мне тоже надо по делу…

Харламов, улыбаясь и покачивая головой, пошел к сельской площади, откуда, несмотря на поздний час, доносились веселые звуки гармоники.

При ярком свете месяца конармейцы и девушки танцовали краковяк.

Сачков церемонно держа Дуськину руку, прищелкивая каблуками и бойко выделывая ногами, шел впереди. За ними лихо притопывало несколько пар.

Харламов подошел к толпе, окружавшей танцующих, и остановился позади Гуро, который, склонив голову с забинтованным подбородком и поглядывая на проходившие мимо пары, говорил что-то доктору Косому.

— Ткач! Давай «барыню», сестра Саша идет! — крикнул Митька Лопатин гармонисту.

Он вышел в круг и в ожидании Сашеньки сделал затейливое коленце.

— «Барыню»! «Барыню»! — закричали вокруг.

Ткач отер пот на широком безусом лице и, быстро перебрав по ладам, заиграл плясовую.

Сашенька не заставила себя просить, хорошо зная, что «барыню» заиграли для нее. Улыбаясь, она вошла в круг.

Митька хлопнул в ладоши, ударил по голенищам и, отбивая задористый ритм, сделал коленце. Сашенька взмахнула платочком и, легко перебирая ногами, пустилась по кругу.

— Не нравится мне, товарищ врач, эта сестра, — недоброжелательно глядя на Сашеньку, сказал Гуро. — Ну, прямо всем нутром чувствую, что она не наша.

Косой с изумлением взглянул на него.

— Очень уж вы подозрительный человек, товарищ Гобаренко, — сказал он с усмешкой. — Вы, очевидно, и мать свою готовы подозревать в чем-либо.

— Нет, товарищ врач, я не щучу. Я вам по-дружески советую откомандировать ее, пока не поздно. Поверьте, я редко ошибаюсь в людях.

— А что, собственно, вам не нравится в Веретенниковой?

Гуро нагнулся к Косому и тихо сказал:

— Я твердо уверен, что она шпионка… Ну, скажите, зачем ей понадобилось в такое время ехать с Урала в Запорожье?

Харламов подвинулся ближе, прислушиваясь к разговору, и со скрытой враждебностью искоса взглянул на Гуро.

— Ну, полноте, — отмахнулся Косой, — по-моему, ваши подозрения совершенно неосновательны. Веретенникова замечательной души человек. Посмотрите, с какой любовью она ухаживает за ранеными. Все свое свободное время уделяет бойцам и, поверьте, оказывает на них самое благотворное влияние… Нет, нет, товарищ Гобаренко, не говорите мне этого. Я тоже умею разбираться в людях.

— А вы ее проверяли?

— Считаю это совершенно излишним, — холодно сказал Косой. — Она сама вся как на ладони…

— Это еще ничего не доказывает, товарищ врач.

— Ну, как, доктор, дела? — раздался за спиной Косого голос Панкеева.

Косой оглянулся. Позади него стояли Панкеев и Бочкарев.

— А я только собирался итти вам докладывать, товарищ комполка, — сказал Косой. — Прошу вашего разрешения на эвакуацию товарища Гобаренко.

— Это зачем? — удивился Панкеев.

— С ранением товарища Гобаренко сильное осложнение.

— Чего ж плохо лечите?

— Дело не в лечении. Ему необходимо срочно сделать рентгеновский снимок нижней челюсти. Я подозреваю трещину. Третий месяц рана не заживает.

— Ну что ж, раз дело такое, я не возражаю, — согласился Панкеев. — Ты-то сам хочешь ехать? — спросил он Гуро.

— Если нужно — поеду, — быстро сообразив что-то, сказал Гуро.

— Ну, в таком случае, давайте оформляйте, пока на месте стоим.

Панкеев продвинулся вперед и подошел поближе к танцующим.

— Павел Степаныч, ты посмотри, что разделывает, — сказал он, показывая на Сашеньку.

— Да, на все руки девушка. Жизнь в ней так и кипит. И умница большая.

— Счастливый будет тот человек, кто ее выберет.

— Такая сама выберет…

Ткач, покачиваясь из стороны в сторону, продолжал стучать по ладам. На лбу у него выступили капельки пота, рубашка прилипла к спине, но неутомимый гармонист, видно, решил не прекращать свою музыку, пока не отпляшет весь полк. Уже и Ладыгин, вытолкнув в круг сменившегося с дежурства Вихрова, прошелся вприсядку, уж и Кузьмич, притопывая толстыми, как колоды, ногами, станцовал какой-то неописуемый танец, а вслед ему проплыл степенно, словно священнодействуя, взводный Сачков, а веселье разгоралось все больше и больше.

Митька уже давно уморился, и Сашенька, притопывая каблучками новеньких сапожек со шпорами, плясала в паре с Харламовым. Вдруг она увидела стоявшего в стороне печального Мишу Казачка. Она подбежала к нему и спросила:

— Миша, хотите, «Шамиля» станцуем?

— Ва! С тобой? — живо спросил он, словно не веря ушам.

— Со мной.

— С балшим удовольствием! — согласился он, весь просияв.

— Товарищи! — весело крикнула Сашенька. — Миша Казачок танцует «Шамиля»!

Миша вышел на середину круга, тряхнул широкими рукавами черкески и, раскинув руки, понесся в бешеной пляске. Приуставшая Сашенька едва поспевала за ним.

— А ну, пройдись-ка и ты, Арсений Петрович, — сказал Бочкарев.

Но Панкеев и так уже постукивал каблуками.

— Пошли, Дуся, — сказал он, прихватывая Дуську за талию.

— Ой, товарищ комполка, я ж эту не умею! — застеснялась она. — Вам бы с Маринкой. Она очень даже ловко танцует.

— А где она, Маринка? — спросил Панкеев, оглядываясь.

— Она на дежурстве в околотке.

— Что ж пустое толковать! А ну, давай, пошли как-нибудь.

Под одобрительный гул Панкеев пустился по кругу.

— Ишь ты! Вот это да! — раздался чей-то голос.

— А ведь почти сорок раз раненный! — подхватил Харламов.

Он гикнул и пустился следом за командиром полка.

Панкеев, отдуваясь, вышел из круга.

— Ну вот, — встретил его Бочкарев, — а говоришь… Лучше молодого танцуешь.

— Я это дело люблю.

— Арсений Петрович, не зайдем ли в штаб на минутку? — предложил Бочкарев.

— Зайдем, — согласился Панкеев.

Они прошли площадью мимо старой замшелой колокольни, видавшей времена Богдана Хмельницкого, и вышли на пустынную улицу. Навстречу дул сухой теплый ветер. За лесом тускло поблескивали зарницы.

— Знаешь что, Арсений Петрович? — помолчав, заговорил Бочкарев. — Я все хотел поговорить с тобой относительно Гобаренко. Скажи, ты за ним ничего не замечал?

— За Гобаренко? — Панкеев внимательно посмотрел на комиссара. — Да нет, ничего, — сказал он, пожимая плечами. — А что?

— Видишь ли какое дело. Я к нему все время приглядывался, и, понимаешь, не нравится мне его работа за последнее время. Тебе не кажется странным, что почти при каждом серьезном поручении у него что-нибудь да случается?