Наум Фогель - Главный врач

— Почему пешком?

— Председатель колхоза на своей полуторке взялся подвезти. Отъехали километров пятнадцать — и поломка. Ну вот я и решил пешком пройтись. Догонит — хорошо, а нет — и так доберусь.

— Садись.

Алексей бросил плащ и сумку на заднее сиденье и забрался в машину рядом с Балашовым.

Несколько минут ехали молча, потом Балашов спросил:

— У тебя что же, в больнице машины нет?

— Почему? Грузовую получил, — сказал Корепанов, — не бог весть какое чудо техники, но все же машина, в хозяйстве подмога.

— А по области — пешком?

— Да это ведь так, случайно, Степан Федосеевич. Как могу, так и добираюсь. Куда пароходом, куда поездом, а куда и на перекладных.

— И давно в дороге?

— Вот уже вторая неделя. Но зато почти все районные больницы посмотрел, а кое-где и участковые.

— Плохо с медициной?

— Плохо, — вздохнул Корепанов.

— В Мирополье не был?

— Завтра собираюсь. Вот из Рудневки прямо на поезд и в Мирополье.

— Ты позвони, пускай встретит. Станция там — за пятнадцать километров. — Балашов помолчал немного, глядя сосредоточенно на дорогу, потом спросил: — С Бритваном не познакомился еще?

— Вот познакомлюсь.

— Интересный мужик, этот Бритван. Хозяйственный.

— Слыхал, — сказал Корепанов.

— Его в главные врачи областной больницы прочили, да в обкоме чего-то не договорились. И районное начальство против. Обеими руками держатся.

— А кому охота хорошего работника терять?

— Это верно, — согласился Балашов.

Он круто повернул машину налево и выехал на широкий грейдер.

— А ведь Рудневка — прямо, кажется? — сказал Корепанов.

— Ничего, мы немного крюку дадим. Заедем в Олений заповедник. Бывал там?

Алексей отрицательно покачал головой.

— Вот и посмотришь, — сказал Балашов. — Место примечательное.

Еще до войны Алексей слыхал легенду об этом заповеднике. Собирался поехать посмотреть, да не довелось. А если верить легенде, место должно быть и в самом деле примечательное.

Спокон веков лежала там сухая ковыльная степь. Зимой по ней гуляли вьюги, наметали сугробы снега, ранней весной журчали звонкие ручьи, потом буйно зеленели травы, а летом горячий ветер выжигал все, один ковыль оставался.

И вот, давно это было, бежали из турецкого плена запорожцы. Были с ними и молодые парубки и девчата. Вел их молодой чернобровый казак по имени Андрий. А фамилию позабыли люди, потому что давно, очень давно это было.

Вывел Андрий беглецов в приазовскую степь, укрыл от турецкой погони в травах высоких и повел прямиком к реке.

Долго шли они. Кончилась пища, кончилась и вода. Видит Андрий, ослабли люди, еле на ногах держатся. А до реки еще далеко. Ох, как далеко. Что делать? Неужели погибать?

И тут повстречался им дед-бандурист, невысокого роста, сухонький, будто высушенный, волосы — белее ковыля.

Поведал ему Андрий свое горе и попросил:

— Помоги, дедушка.

— А почему не помочь, — отвечал бандурист. — Чтобы до воды дойти, ноги нужны, как у оленя. Хочешь, превращу я вас всех в оленей? Доберетесь до реки, напьетесь живой воды и опять людьми станете. Только услуга за услугу, сынку. Время мне помирать пришло. И хочу я у той синей воды найти свое последнее пристанище. Да только… не дойти мне туда. Заберешь с собой?

— Заберу, — сказал Андрий.

Взмахнул старик рукой — и все полоняне сразу же в оленей обратились.

Пошел Андрий впереди всех с высоко поднятой головой. А на спине — дед-бандурист. Поторапливает:

— Скорее, сынку, скорее!

Но чтобы бежать без устали, мало быстрых ног. Нужна еще и вода. А воды нет. Дует суховей, свистит в тонких стеблях ковыля, смеется:

— Теперь вы мои, полоняне, мои!

— Неужели погибать, дедушка? — спросил Андрий.

— Мой час пробил, — сказал старик. — Дай на землю сойти.

Опустился Андрий на колени. Сошел старик на землю, посмотрел на заходящее солнце и говорит:

— Видишь вон тот курган? Каменная баба на нем стоит. Так вот, у того кургана под землей вода. Ударишь о землю — и забьет родник. Только надо крепко ударить, сынку, очень крепко. — С этими словами опустился старик на землю и умер.

Уже совсем обессиленные добрались беглецы до кургана. Приложил Андрий ухо к земле, слышит — журчит вода. И давай копытом о землю бить. А земля, что камень, не поддается. Передохнул Андрий и опять колотить принялся. И так всю ночь. Уже зорька занялась, светать стало, а воды все нет и нет.

Взобрался Андрий на курган. Видит — лежат его братья и сестры, не в силах подняться, смотрят на него с тоской и надеждой, а у него кровь из-под копыт сочится. И вспомнил он, как сказал старик: «Только надо крепко ударить, сынку, очень крепко».

И собрал в себе последние силы Андрий, разогнался с того высокого кургана — и грудью об землю. И земля раздалась. И хлынула вода. И стало большое озеро у подножия того кургана. Только Андрий этого уже не видел.

Шли годы, вокруг озера выросли большие деревья. В самую жаркую погоду было тут прохладно, как майским утром на лугу. Олени паслись в степи, а воду пить приходили сюда. И отдыхали тоже тут. Они ведь не знали, что им надо испить воды не озерной, а речной, чтобы опять людьми стать. Андрий им этого сказать не успел…

Наконец показался заповедник. Алексей вначале принял его за облачко. Оно лежало у самого горизонта и по мере приближения все росло, росло, пока не превратилось в огромный зеленый курган.

Это было какое-то чудо. Сухая степь, выжженная, мертвая, упиралась в зеленую стену.

Балашов остановил машину в тени высокого кустарника. Они прошли по узкой аллее к пруду.

Вода в пруду была холодная, словно подземные родники питали его. Но никаких родников там не было. Просто пруд очень глубокий, и огромные развесистые деревья почти целиком закрывали его от солнца.

— Хорошо! — восхищенно прошептал Алексей.

Злой степной ветер не долетал сюда, только шелестел верхушками деревьев, прежде времени желтил листья, сбивал их, и они медленно падали, ложились на воду золотистыми бликами. В степи даже цикады притихли, а тут неумолчный птичий гомон, буйное раздолье зелени, золотистые блики на темно-голубом зеркале.

«И в самом деле — живая вода», — подумал Алексей.

— Вы знаете легенду об олене? — спросил он, выкладывая из полевой сумки на белую салфетку бутерброды.

— Знаю, — сказал Балашов, тоже вынимая из большого портфеля снедь — огурцы, вареные яйца, сало. — В действительности, конечно, было не так. Все было проще, прозаичней. Облюбовал эту степь богач-помещик, пробил артезианский колодец, выкопал пруд, построил усадьбу, вокруг усадьбы посадил деревья, понавез потом всяких диковинных зверей и оленей в том числе. Их здесь много было до войны. Во время оккупации немцы перестреляли всех до единого. Вот она, какая быль, — продолжал он, нарезая хлеб крупными ломтями. — Горше полыни эта правда для народа. А народ хочет, чтобы все красивое чистыми руками делалось и людьми с чистой совестью. Потому и придумал он такую легенду.