Наум Фогель - Главный врач

Ел Балашов с аппетитом и характерной для крестьянина неторопливостью, с уважением к еде. Он разрезал огурцы на половинки, густо посыпал их солью и, прежде чем отправить в рот, смотрел на них. И к ломтю хлеба тоже присматривался, прежде чем откусить.

Алексей бросал в пруд крошки хлеба и следил, как серебристые рыбки гонялись за ними. Иногда показывалась и крупная рыба. Выставив широкую черную спину с красным плавником, она тоже бросалась к хлебу, но, завидев людей, тут же испуганно уходила вглубь. И все это — прохладная вода, густо-зеленая трава на берегу озера, птичий гомон и сытое довольство природы — никак не вязалось с тем, что видел Алексей за последние дни, кочуя из района в район, — засухой, нуждой, недоеданием.

«Удивительное дело — вода», — думал Корепанов. На прошлой неделе был он в Степном, познакомился там с другом Гервасия Саввича — Глыбой Иваном Гордеевичем. И вот этот Глыба тоже мечтал о воде. Он показал Алексею местное чудо-юдо — усадьбу многодетного колхозника по фамилии Калабуха. Был у этого Калабухи на приусадебном участке сад вишневый — особая вишня какая-то, крупная, мясистая. Прошлой осенью поругался этот Калабуха с фининспектором, выплатил налог, а весной все деревья — под корень. А на их месте кукурузу посадил. И выросла кукуруза как в сказке — почти в три метра высотой. Початки огромные и по нескольку штук на каждом стебле. Иван Гордеевич говорил, что Калабуха со своего участка не меньше ста пятидесяти пудов зерна возьмет, потому что — вода. Усадьба у самой реки расположена. Утром — ни свет ни заря — он всех домочадцев на ноги подымает и давай воду носить. Вот и выросла. Не кукуруза, а лес дремучий. «Каждое утро специально хожу, чтоб полюбоваться, — говорил Глыба. — А в поле у нас вся пожухла».

Алексей рассказал об этом Балашову.

— Видел я это «чудо-юдо», — почему-то нахмурив брови, сказал Балашов. — Несуразица.

Алексей удивился: почему несуразица?

— Если колхознику на приусадебном участке выгоднее вместо вишневого сада кукурузу выращивать, это — несуразица.

— Такую бы несуразицу да в каждый двор, — сказал Алексей. — Было бы чем и семью прокормить, и для коровы хватило бы. Иван Гордеевич говорит, что этого Калабуху надо бы премировать. И, знаете, я тоже думаю, что надо бы…

— Кукуруза на приусадебном участке — дикость, — сказал Балашов. — И корова в каждом дворе — тоже дикость. От бедности все это, Алексей Платонович. Обнищали колхозы. Война все, будь она проклята! Машин почти нет. Тракторов… Разве нам столько тракторов нужно? — Он стряхнул крошки в пруд и стал аккуратно складывать салфетку. — Воду ведрами таскать, поливать кукурузу, — произнес с горечью. — Неужели вы не понимаете, какая это дикость? Было бы у нас машин сколько надо да удобрений бери-не хочу, да чтоб воду на поля… Знаете, что сделал бы тот же Калабуха? Взял бы свою коровенку за налыгач, привел бы к тому же Глыбе и взмолился: «Возьми христа ради, Иван Гордеевич. Избавь от муки мученической». А на приусадебном участке опять сад разбил бы и цветники — розы да гладиолусы. Не для торговли, нет: для собственного удовольствия… Да, вода в наших местах — большое дело. Я вот решил, как только разбогатеем немного, монумент оленя поставить. Представляешь себе, по одну сторону — река, по другую — степь неоглядная. Между ними — курган. А на том кургане олень стоит. Крепкий. С высоко поднятой головой, и рога у него — ветвистые такие. Красивая легенда заслуживает, чтоб ей памятник поставить. Я уже и курган облюбовал.

Он резким движением застегнул портфель и поднялся.

— Ничего, — произнес убежденно. — Все будет — и машины, и удобрения, и вода на полях.

— И Калабуха свою корову на налыгаче к председателю колхоза приведет?

— Думаю, что приведет. Не он, так сын его… — Балашов помолчал, огляделся вокруг и продолжал: — Колхозы станут богатыми, и Калабуха подсчитает, что куда выгоднее молоко в колхозе покупать, чем за коровой ухаживать. Будет это! А пока… Прав, пожалуй, Иван Гордеевич. Пока надо бы премировать Калабуху. — Он до хруста в пальцах сдавил лоб, потом опять поглядел на зеленый ковер и сказал — Хорошо бы вздремнуть часок-другой, да времени нет. Пошли, что ли!

Машина опять неслась по грейдеру, оставляя позади себя длинный шлейф желтой пыли. В лицо дул горячий ветер.

«Как бы все изменилось тут, если бы вода, — думал Корепанов. — Дорога превратилась бы в аллею, рядом — буйная зелень бахчей и садов…»

Грейдер кончился. Балашов свернул налево и выехал на проселочную дорогу. С обеих сторон ее тянулись уходящие до самого горизонта поля хлопка. Чахлые низкорослые стебли. Жесткие листья покрыты серой пылью.

Алексей вспомнил, как Глыба за ужином честил в хвост и гриву эту неблагодарную культуру.

— И какой дурень додумался в наших местах этот хлопок выращивать? В Узбекистане по тридцать пять центнеров с гектара берут. Вот и сеяли бы в Средней Азии. А у нас… Позорище одно. Еле по два центнера собираем, да и то… Какой же это хлопок?..

Алексей покосился на Балашова и спросил:

— Какой смысл в наших местах сеять хлопок?

Балашов глянул в сторону хлопчатника. Желваки под кожей щек у него вздулись тугими узлами.

— Ты думаешь, если я председатель облисполкома, так на все вопросы ответить могу? — спросил и нажал на акселератор.

Машина рванулась вперед. Алексей обеими руками ухватился за ручку. Балашов не сводил глаз с дороги.

Бешеная езда продолжалась несколько минут. Потом «виллис» опять пошел с нормальной скоростью. Алексей оглянулся. Хлопковое поле осталось далеко позади, слилось с выжженной степью.

Поезд пришел к станции Мирополье рано утром. Солнце уже взошло, большое, красное.

«Опять ветер будет», — подумал Корепанов.

Станционного здания не было. Только теплушка, поставленная на каменный фундамент, бассейн с помпой для воды — вот и все.

Поодаль от насыпи стояла нарядная тачанка.

— Корепанов! Кто тут Корепанов? — кричал крепкий дидуган, размахивая кнутовищем.

— Я Корепанов, — подошел к нему Алексей.

Старик обрадовался.

— Так цэ ж за вами Леонид Карпович меня послали, — сказал он. — Они хотели сами поехать, так не смогли: операция у них.

Тачанка была широкая, на мягких рессорах; лошади сытые, застоявшиеся: как только кучер натянул вожжи и прищелкнул языком, они с места же взяли крупной рысью.

Старик держался с достоинством. Встречные пешеходы почтительно здоровались с ним.

Алексея разморило. Так хотелось спать, что если бы не опасность вылететь на каком-нибудь повороте, он бы с удовольствием закрыл глаза и расслабил мышцы.

Больница стояла на холме, на окраине большого села. Строения утопали в зелени. «Что барская усадьба», — подумал Корепанов.