Наум Фогель - Главный врач

— Разрешите присоединиться к честной компании?

— Милости просим, — отодвинулся, освобождая место, Корепанов.

Майор положил на столик свертки, извлек из кармана бутылку, высоко поднял ее.

— Абрикосовый спирт. Абрикотин. Нечто потрясающее! Его полагается пить, как марочный коньяк, из хрустальных рюмок — тоненьких, узеньких. — И он жестом показал, какие должны быть рюмки для марочного коньяка. — Но хрустальных рюмок нет, — вздохнул, — и потому я отправляюсь к проводнику за прозаическими стаканами.

Майор скоро вернулся, примостил стаканы на столике и стал наливать.

Корепанов отхлебнул глоток и поставил стакан.

— Вы офицер или барышня? — спросил майор.

— Не нравится.

— А мне нравится, — сказал инженер. — И я с удовольствием выпью еще. Разрешите?

— Пожалуйста! — охотно протянул ему бутылку майор. — Вот — настоящий мужчина! — похвалил он, когда инженер налил и выпил залпом полстакана спирта.

Ел майор с завидным аппетитом, умудряясь одновременно жевать и разговаривать.

— Люблю дорогу. Но в дороге самое главное — компания. А мне на этот раз не повезло. Старик со старухой… Ну, те — куда ни шло. Но о чем с ними говорить? А эта обаятельная особа…

— В черном свитере? — спросил инженер.

— И вы заметили?

— Ну, как же не заметить? — ухмыльнулся инженер. — Красивая.

— Да, красивая, — согласился майор.

— Так чем же вы недовольны?

— Стесняет. Я не очень-то щепетилен. А вот она — стесняет. Пытался познакомиться, так она таким тоном отвечает, будто просит: «Сделайте милость — оставьте в покое». Нет, мне на этот раз определенно не повезло.

— А я вот сейчас пойду и приглашу ее сюда, — вдруг заявил инженер.

Он поднялся, отер губы платком и стал перед зеркалом поправлять галстук. Потом тщательно причесал свою пышную шевелюру и взялся за ручку двери.

— Оставьте, — сказал Корепанов.

— Нет, я пойду.

— Пускай идет, — не отрываясь от еды, произнес майор. — Общество женщины украшает.

Инженер вернулся смущенный.

— Ну как? — поинтересовался майор.

— Она благодарит за внимание, но отказывается.

— Вот видите, — сказал майор и спросил, глядя на верхнюю полку: — У вас, я вижу, свободное место? Вы не станете возражать, если я оккупирую его?.. Не возражаете?.. Так я иду договариваться с проводником.

Через несколько минут он перетащил из соседнего купе свои чемоданы.

После ужина началась игра в преферанс. Алексей забрался на свою полку, сначала читал, потом вышел покурить. У окна стояла женщина в черном свитере. Алексей сразу подумал: «Таинственная незнакомка».

— Вы разрешите? — спросил он, вынимая папиросу.

— Пожалуйста!

У нее была стройная фигура, и шерстяной свитер еще больше подчеркивал эту стройность.

Алексей улыбнулся.

— Чему вы? — спросила она удивленно.

— Простите ради бога, но я вспомнил нашего незадачливого соседа, который так тщательно готовился, собираясь к вам с визитом.

— Так это из вашего купе? — в свою очередь улыбнулась она и, не дожидаясь ответа, сказала: — А он, в общем, довольно милый, и я, пожалуй, приняла бы приглашение. Но он был навеселе, а я терпеть не Могу пьяных.

В пути люди всегда общительней. Несколько ничего не значащих фраз — и возникает разговор. Иногда — пустой, ни к чему не обязывающий. Иногда — значительный, запоминающийся на всю жизнь.

Говорил Алексей, она слушала, внимательно, серьезно. Лицо ее отражалось в оконном стекле, и Корепанову были видны одновременно два профиля — один рядом, другой там, за окном. Поезд встряхивало на стыках. Она покачивалась в такт этим толчкам. И ее силуэт по ту сторону окна тоже покачивался.

— Вам не мешает моя папироса? — спросил Алексей.

— Если вы меня угостите, я тоже закурю. — Она взяла папиросу своими тонкими пальцами, чуть смяла.

— Хорошо! Голова кружится, — сказала после нескольких глубоких затяжек.

— Не нужно так глубоко затягиваться.

— Это потому, что я курю нерегулярно, — сказала она. — Только так вот, как сейчас, под настроение.

Ее висок приходился на уровне его плеча. При тусклом свете лампочки хорошо рассмотреть лицо невозможно было. Оно только угадывалось — темные брови, тонкий нос, белокурые волосы…

Показалась небольшая станция. Она выплыла откуда-то слева, освещенная неярким светом керосиновых фонарей. Люди с чемоданами в руках и котомками через плечо бросились сначала в одну, потом в другую сторону.

Алексей вспомнил сорок первый год, полустанок у Мелитополя, толпу беженцев на перроне. Когда подходил поезд, они тоже метались из стороны в сторону в надежде найти место. Но места не было, потому что все было занято, даже крыши вагонов.

— Мечутся люди, — вздохнул Корепанов. — Все мечутся…

Поезд снова тронулся. Станция уплыла в сторону. Окна опять потемнели. За ними уже ничего не было, только таинственные огоньки вдали. Колеса застучали громче и быстрее.

Лампочка засветилась ярче, и лицо спутницы стало отчетливей. Прядь волос упала на лоб. Тень от этой пряди то укорачивалась, то становилась длинней, захватывая часть носа и верхнюю губу.

— Вам нравится езда в поезде? — спросила она.

— Очень, — ответил Алексей. — Я люблю стук колес, он успокаивает.

— А на меня нагоняет тоску. Иногда же мне становится страшно. Так страшно, что хочется кричать, и тогда я затыкаю уши… Можно, я еще закурю?

Алексей протянул портсигар. На этот раз она курила неторопливо, делая короткие затяжки, почти не касаясь губами мундштука, будто боялась, что испачкает его губной помадой.

— Почему же… страшно? — посмотрел на нее Алексей.

Это была обыкновенная история людей, захваченных войной врасплох.

— В сорок первом мы закончили муздрамин, — сказала она. — «Мы» — это я и моя подруга Лиля Брегман. Я получила назначение во Львов, она — в Винницу. Мы были все годы неразлучны и решили, что последний отпуск тоже проведем вместе. Сначала поедем к Лиле. Потом к моему дедушке в Найфельд. Я воспитывалась у дедушки, потому что отца убили, когда я была совсем еще крошечной. Бандиты убили… Мать умерла вскоре после этого…

И вдруг — война. Но я обязательно должна была поехать к дедушке. И я поехала. Но там уже стояли наши войска, а из жителей — никого. И никто не знал, куда их выселили. Я вернулась к Лиле. Потом началась эвакуация. Мы решили, что я поеду с семьей Брегман.

В городе было тревожно. Ой, как тревожно. По официальным сводкам выходило, что бои идут очень далеко. А беженцы говорили совсем другое. Это злило. И безнаказанные бомбежки тоже злили. Помню, женщины как-то окружили на улице двух летчиков и чуть не избили их. А потом выяснилось, что это — летчики гражданской авиации и самолеты их могли перевозить только почту и пассажиров.