Сергей Сартаков - Ледяной клад. Журавли улетают на юг

— И жив остался? — дружно вскрикнули девушки.

— Да. Правда, расшибся порядком. Но в госпитале его быстро поправили. После орденом наградили.

— За это стоит… — Луша сидела, подперев ладонями круглое личико. — За это я бы самым что ни на есть старшим орденом наградила.

— Он получил орден Красного Знамени, — сказал Александр.

— Правильно! Следует!

— А детей-то спасли или нет? Дети-то как? — понеслись голоса.

— Не всех, конечно, — печально сказал Александр. — Шестнадцать детишек погибло.

Ксения, хмурясь, исподлобья посмотрела на Александра.

— Не знаю… Вот вы рассказываете… — медленно проговорила она, — а получается неуважительно: вы даже имени товарища своего не назвали.

— Ах да!.. — сказал Александр и запнулся. — Правильно. Его звали Петром… Петей…

— Почему вы… — снова начала Ксения.

— Замолчи ты! — вдруг выкрикнула Варя. — Как тебе не стыдно! Его звали Александром.

К вечеру дождь перестал. Тучи взметнулись вверх, словно над землей лежал серый полог, а теперь его кто-то взял и поднял за углы. Еще немного и полог разорвался на отдельные клочья, которые, колыхаясь и завиваясь, поползли к дальним хребтам. Солнечные зайчики забегали по мокрым, блестящим бревнам плота, замигали на камнях у берегов.

Евсей Маркелыч с Ириной Даниловной стояли на кичке и озабоченно разглядывали моток троса, один конец которого был прикреплен к якорю.

— Недоглядел, недоглядел я! — хмуро твердил Евсей Маркелыч, тыча носком сапога в изъян на цинковом тросе.

— И я-то тоже перебрать недодумалась, — вместе с ним сокрушалась Ирина Даниловна, — понадеялась… Очень виновата я.

— Брось якорь на быстрине, дернет — тяжесть ведь у плота какая! — враз этот трос, как ниточка, оборвется…

Лоцман заметил подошедшего Александра, вздохнул и замолк. Не хотелось говорить о своем промахе при постороннем человеке. Ирина Даниловна этого не поняла.

— Только, может, зря мы тревожимся, Евсей Маркелыч? — сказала она. Вода стоит еще высокая. До места и якорь бросать не придется.

— Придется не придется — так тоже рассуждать нельзя.

И Евсей Маркелыч пошел от якоря.

— Ненадежный трос оказался? — спросил Александр Ирину Даниловну.

— Не совсем надежный, — сказала она. — Евсей Маркелыч сердится, а чего сердиться? Все на подскреб собрали на последний плот. Да ладно, дойдем, конечно. По мне, скорей бы только сплавить. Совсем от дому отбилась. Сынишка все лето один. Вот будто и привыкла, а все сердце за него болит. Конечно, раньше мы чересчур его баловали. Первенький и единственный. Задаривали игрушками и вообще… Муж у меня инженером в леспромхозе работал. Ушел добровольцем…

— И не вернулся?

— Нет.

Ирина Даниловна отвернулась, стала к Александру вполоборота. Резче у нее очертились углы губ, но головы она не опустила, стояла прямо, застывшая, как часовой на посту.

Чуть не касаясь колесами вершин деревьев, из-за горы слева неожиданно вырвался маленький зеленый самолет. Пронесся над самым плотом, развернулся, прошел еще раз, качнул крыльями и полетел дальше.

— Наш! Наш! — закричали девчата, гурьбой выбегая из шалашки.

— Петр Федорович в нем, сама видела!

— И парторг, Иван Антонович!

— Куда это они?

Самолет становился все меньше и меньше, превратился в блестящий крестик на горизонте и, наконец, растаял совсем. А девчата все не могли успокоиться: строили разные предположения и догадки. Ирина Даниловна словно ничего этого и не заметила, стояла такая же прямая и строгая.

Александр отошел.

Прыгая с бревна на бревно, он добрался до самой кормы. С головки плота, там, где стояла шалашка, кормовые челенья казались непрочными, плохо связанными и плохо учаленными, и если они не расползались врозь, то только потому, что река впереди простиралась тихой и безмятежной гладью и плот на ней лежал как впаянный в стекло. Дойдя до концевых челеньев, Александр убедился, что они сделаны не менее прочно, чем те, что были ближе к головке плота.

Ни малейшего шума не доносилось сюда от шалашки, только шуршали песчинки меж бревен, взбудораженные и увлекаемые течением.

На крайних кормовых реях дежурили Фима и Поля. Они выбрали себе бревна почище и поглаже и лежали рядышком, греясь на солнце. Александр прошел, не глядя на них. Девушки сразу зашептались, но так, чтобы он услышал:

— Ох, важный какой…

— Идет, не смотрит…

Александр покраснел. Так с ним бывало в школе, так было и в армии. Право, ему легче было смотреть в глаза разгневанному генералу, чем медсестре из санбата или веселой регулировщице на перекрестке двух военных дорог.

Он быстро повернулся и сказал:

— Простите меня, девушки: не заметил.

— Где уж нас замечать! — засмеялась Поля. Она поглядела на Александра через плечо подруги: — Идите к нам.

— Если гордость позволяет! — крикнула Фима.

— Да с чего вы взяли, что я гордый? — спросил Александр, подсаживаясь к ним.

— А ходите как? Грудь колесом… — объяснила ему Поля.

— Осталась военная выправка.

— Ах, военная… — протянула Фима. — У нас был преподаватель, когда мы с Полей на медсестер готовились…

— Ну, тоже мне «медсестра» оказалась! — перебила ее Поля. — А порезанный палец перевязать боишься.

— Если чужой, а свой — ничего, — храбро отозвалась Фима. — Только голова маленько закружится.

— А я обязательно на доктора выучусь. Все равно выучусь, — убежденно сказала Поля, — и операции всякие буду делать. Вот вернусь со сплава и на курсы в город поеду. Петр Федорович обещал.

— На какие курсы-то? С этих курсов еще потом до доктора, как отсюда на плоту до Енисейска.

— Что за беда: далеко… — ворчливо проговорила Поля. — Буду учиться и выучусь. И до Енисейска далеко на плоту, а доплывем.

— Нет, не доплывем! — захлопала в ладоши Фима. — Наш плот до Куликовой только. Ага!..

И обе они искренне и весело засмеялись. Потом Фима, кося на Полю выпуклыми серыми глазами, спросила Александра:

— Вам у нас на плоту, наверно, как в крапивнике?

— Почему это?

— Да все девчата одни. Куда ни повернись, — обожгут, как крапивой.

Александр не сумел ей ответить, промолчал.

— Когда много, то еще ничего, правда? — спросила Поля.

А Фима добавила:

— А если две или — еще хуже — одна, то, наверно, совсем трудно приходится, да? Очень боитесь? Мы ведь все замечаем.

Александр смутился окончательно.

Поля припала к Фиме плечом и, мечтательно глядя мимо Александра, сказала вдруг ни с того ни с сего:

— Вернемся домой — ох и наемся же я пирогов! — Вздохнула и закончила: С черемухой… Мама свеженькой наберет, насушит, смелет… Знали бы вы, какие пироги она печь умеет! И вообще, ей бы поварихой быть не у нас на лесопункте, а где-нибудь в Москве, в самом лучшем ресторане.