Сергей Сартаков - Ледяной клад. Журавли улетают на юг

Он говорил все горячее и горячее. Рассказал, как сегодня половина команды ягоды, орехи собирать поехала, а на плоту вовсе горсточка людей осталась. Лоцман больной. И опять-таки якорь не бросили. Можно плыть плывут. Вот так русские люди и на фронте делали — сверх предела сил своих сражались. Тем и Родину от врага спасли. Почему же после войны работать должны иначе? Будто Родину любят только в бою? Такими девушками, какие здесь плывут на плоту, каждому советскому человеку гордиться бы надо…

— А мы в жулики попали, — отирая пот со лба, закончил Александр. Слышали бы это наши девчата! Что ж, до свиданья, спасибо за обед, хозяева. Нельзя так нельзя. И без рыбы поплывем. Не знаю, чем будем кормиться, а плот все равно не остановим.

— Если обидела я вас сгоряча словом своим, — сказала Варя, — простите. Умысла у меня не было…

Тихо потрескивали в печке дрова, теплый пар поднимался от сохнущей на шестах одежды. Старик сидел, низко опустив голову. Афимья закусила губу.

— Конечно, — сказала она и нерешительно посмотрела на старика, — не знаю, как Степан… Правду вы говорите: нельзя плот останавливать. Можно бы дать вам…

— Я согласный, — не поднимая головы, ответил Степан.

— Есть у нас артельная рыба, своя, нам процент полагается. Ясно, могли бы бочонок дать. От нас двоих, может, и не получится, а со всей артели бочонок — дело пустое. Только люди-то все на лове.

— Ничего не скажут, — погладил бороду Степан, — на это дадут. Объясним. А за худые мои слова и вы не сердитесь. Забирайте рыбку себе на здоровье.

— Мы ведь не так, мы за деньги, — забеспокоилась Варя. — Сколько вам надо платить?

— Ай, вот еще — сколько! — словно отталкиваясь, замахала руками Афимья. — Не купленная, свой труд. Считайте — заемное.

— Нет, нет, это не дело! — воспротивился Александр. — Что значит заемное. Как же мы вам будем потом отдавать?

— И не отдадите — не обеднеем, — все продолжая отмахиваться, говорила Афимья, — а денег мы с вас ни за что не возьмем! Так, Степан?

Увидела лоток со свежей стерлядью, отставленный в сторону, сунула Варе:

— Это лоцману вашему на поправку.

Степан одобрительно кивнул головой.

А позже, когда нагруженная рыбой лодка вышла в реку, где чуть заметными звездочками горящих костров обозначался плот, Степан с Афимьей все стояли и смотрели ей вслед.

— Не жалко… — не то спросил, не то подтвердил Степан, оглядываясь на Афимью.

— Нисколечко, — сказала Афимья.

Перед самым Верхне-Тумбасовом Евсей Маркелыч опять расхворался.

— Эх, рано я начал подниматься с постели, надо было отлежаться как следует, — упрекал он сам себя, поглаживая рукой левый бок: болело сердце. Ну, вы глядите там лучше…

Лоцманскую вахту теперь по очереди, но каждый самостоятельно, несли Ирина Даниловна и Александр.

— Ежели что, чаще спрашивайте…

К селу плот подошел днем. Моросил мелкий дождь. Желтые, глинистые берега оползали. В каждой, даже маленькой ямке блестели мутные лужицы. По пословице: летом бочка воды — ложка грязи, осенью ложка воды — бочка грязи. На голом, безлесном берегу село казалось промокшим насквозь, как те люди, что сегодня провели ночь под дождем на вахте.

— Вот что, Варвара, — сказал Евсей Маркелыч, подозвав к себе Варю, — на берег я не поеду, зря под дождем мокнуть не стану, не то совсем расхвораюсь. Поезжай ты. Возьми с собой еще кого из девушек. Спросишь на рации нам радиограмму. Ежели есть — привезешь, посмотрим, что нам дальше делать. Нет ничего — дай сама радиограмму, напиши, что в Бакланихе на зимовку становимся.

— На зимовку? — дрогнувшим голосом спросила Варя. — Значит, плыли, плыли, и все зря?

— На зимовку, — сухо повторил Евсей Маркелыч. — И не зря. Куда больше чем полдороги мы все-таки сделали. Весной легче будет доплавить.

— Да ведь в низовьях-то сейчас, в зиму, лес нужен! Чего ради старались мы? — сказала Варя и от обиды чуть не расплакалась.

— Сам я не понимаю, что ли? А поплывем — вовсе погубим. И весной тогда не будет его. После Бакланихи хороших отстойных мест не сыскать. Течение тихое становится, без парохода нет скорости у плота. Сто раз я пересчитывал: и штормы не помешают — все равно идти самосплавом вряд ли до конца хватит времени, затрет нас на плесе шугой, морозом схватит. Нет, нет, без парохода никак дальше Бакланихи идти нам невозможно. И меня тоже сердце вовсе замучило. Что это: день хожу, а три лежу.

Варя с беспокойством посмотрела на отца. Подсела к нему и, стараясь казаться беспечной, попросила:

— Папка, езжай-ка на берег ты сам. Заодно зайдешь в больницу.

Евсей Маркелыч осторожно повернулся.

— Нет, — отказался он, — я себя знаю. Ничего, отлежусь и здесь. Промокнуть на дожде для меня сейчас хуже всего.

Он не сказал главного: что его могут положить в больницу и тогда им одним плот не суметь довести даже и до Бакланихи и поставить там на зимовку.

Варя кликнула с собой Лушу.

Лодка причалила к нижнему концу села. Здесь рос невысокий северный березняк. Листья давно опали и густо покрывали холодную землю. Все вокруг было серым или желтым, только изредка синели еще не убитые морозом горечавки.

Увязая в липкой глине, девушки поднялись косогором, вошли в село.

На рации никаких радиограмм в адрес плота не оказалось.

— Но, — снимая наушники и близоруко щуря глаза, предложил радист, сейчас мое время со Стрелкой, и я могу, если удастся, вызвать их на прямой к аппарату. Вызвать? Кого?

Он поглядел на круглые часики, вделанные в переднюю стенку передатчика, и застучал ключом. Немного погодя остановился, прислушался к ответным пискам, похожим на чиликанье стаи воробьев, и сказал:

— Послали за начальником рейда. Что ему передать?

Варя написала на бланке: «Где „Сплавщик“?» — и подала радисту. Тот молча кивнул головой, тотчас же отстукал ключом и придвинул к себе целую стопку своих, служебных радиограмм. Работал он быстро, то отщелкивая ключом длинные рулады, то вслушиваясь в галдеж и возню воробьиной стаи в мембранах черных наушников. Девушки молча следили, как бегает по бумаге широкая рука радиста, переводя на понятный язык этот птичий разговор.

В дальнем углу комнаты на маленьком столике стоял большой, красивый радиоприемник. Включенный на самый тихий тон, он нежно-нежно передавал какую-то протяжную и грустную песню. Варя и Луша подошли ближе. Давно они не слышали такой красивой музыки. Но песня закончилась, и радиоприемник замолк. Потом в нем что-то щелкнуло, и диктор отчетливо сказал: «Говорит Москва. Передаем последние известия…»

Варя улыбнулась Луше:

— Москва!..

А диктор продолжал:

«…на передовых предприятиях страны широко развернулось предоктябрьское социалистическое соревнование. Коллектив станкостроительного завода „Борец“ принял на себя обязательство в оставшиеся два месяца закончить годовую программу и дать валовой продукции сверх плана не менее как на полмиллиона рублей. Уже сейчас завод „Борец“ довел ежедневный выпуск продукции на главном конвейере до довоенного уровня. Строители Джезказганского медеплавильного комбината вызвали на соревнование коллектив…»