Сергей Сартаков - Ледяной клад. Журавли улетают на юг

— Да, я не номенклатурная, — с насмешкой сказала Баженова. — А мама тем более.

— Марочка, хочешь, я покажу тебе копии всех своих запросов. Конечно, должно быть, я не сделал всего, что мог бы сделать. Я должен был обратиться, кажется, в какое-то бюро, через которое разыскивают родственников, утерянных в годы войны. Это моя ошибка. Но я знал, что мама с тобой и ей будет хорошо. В Москве же мне пока и поместить ее было бы негде… Ты понимаешь…

— Понимаю, я понимаю теперь, Анатолий Данилович, почему прежде всего вы рассказали мне о том, что у вас очень тесная комната, жена и двое детей, — с прежней насмешкой сказала Мария. — Но вы смело могли бы мне заявить об этом в любой момент. Справок домоуправления с вас я не потребовала бы. Не беспокойтесь, маму на улицу я не выгнала и не выгоню. Но, знайте, она сейчас очень больна. И, конечно, родной сын ей ближе, дороже, чем я, посторонняя для нее женщина.

Анатолий взялся опять за очки, протирать стекла.

— Не вижу, потеют все время, — пробормотал он, — Марочка, нет, честное слово, нет. Я искал, я хотел… И потом, я полагал, что оставил вам свою сберкнижку, дом на имя мамы. Себе не взял ничего. Да, я сознаю, этого, видимо, мало. Если считать на круг пять лет по двести рублей в месяц обычно переводят такие суммы, — это будет двенадцать тысяч… Да… Мне сразу не выплатить, тяжело… Но я тебе не останусь должен, Марочка… Независимо от старого долга, я буду тебе переводить и еще по двести хорошо? — пока не смогу взять маму к себе. У мамы был ведь собственный дом! Надеюсь, вы и теперь живете не на квартире? А у меня…

— Нет, нет! Я живу в собственном доме вашей матери, — возбужденно заговорила Мария, особенно нажимая на слова «в собственном доме». — Я не растратила ни одной копейки с вашей сберегательной книжки. Со всеми начисленными процентами вы можете получить свой вклад обратно. А двенадцать тысяч, которые вы задолжали своей матери, не трудитесь переводить мне, не нарушайте бюджета своей новой семьи — никаких ваших денег я не возьму. Что же касается переезда мамы к вам, в Москву, прошу: возьмите ее как можно быстрее. Это единственная моя просьба, единственное, что заставляет меня разговаривать с вами. Я считала бы позором для себя стремиться стряхнуть со своих плеч беспомощного, старого человека, больного. И не стала бы ради этого разыскивать вас. Но если мы встретились, и вам, а не мне хотелось, чтобы у нас состоялся разговор, я прошу, возьмите маму!

Анатолий сидел, низко опустив голову. Мария с полной отчетливостью угадывала: начиная свой извилистый разговор, он ожидал другого — сообщения, что Елизаветы Владимировны уже нет на свете. И еще. Он сказал: «Мир тесен». Ему нужно было знать, как он должен будет держать себя при следующей встрече, если она вдруг опять состоится. Не всегда встречи бывают возможны только так вот, в гостинице, и с глазу на глаз.

Неизвестно, что может наговорить о нем посторонним людям женщина, считающая себя оскорбленной.

— Видишь, Марочка, — не поднимая головы, сказал Анатолий, — как повернулись против меня же все мои слова. Ты бьешь меня ими точно плетью по лицу. Разговор о деньгах — предмет всегда самый щекотливый. Но я предложил их тебе с чистой совестью, и я не вправе согласиться с тобой. Ты должна взять деньги. И двенадцать тысяч, и те, что были в сберкассе записанными на твое имя. Двенадцать тысяч сразу я не заплачу, но я их все равно заплачу. Это естественно и само собой разумеется. Марочка, не спорь и не отказывайся. А маму… Маму я очень люблю… Но взять ее к себе сейчас я никак не могу. Это физически невозможно. Ты не представляешь, как у нас тесно! Жена старший преподаватель в институте. Она дома готовится к лекциям. Я все еще работаю над своей диссертацией. Детишки кричат, мешают. Что будет тогда еще? Ее, наконец, не пропишут на нашу площадь! Это площадь жены. А в Москве жесткие правила прописки. Марочка, тысячи осложнений… Это разрушит весь уклад нашей семьи. Жена мне этого не позволит сейчас… Марочка, она ведь даже не знает, что у меня есть мама…

— Ты жене своей уже сказал, что мать умерла! — закричала Мария. Подлец!

— Нет!.. Нет!.. — Губы Анатолия побелели. Мария видела, что попала не в бровь, а в глаз. — Нет, Марочка, нет… У нас просто не было об этом с женой разговора… Марочка, хорошо, дай мне срок. Я все обдумаю, сделаю… Переговорю с женой… И сразу же отвечу тебе, как только вернусь в Москву. Куда тебе написать? Куда, Марочка?

— Мне не хотелось бы давать вам свой адрес, Анатолий Данилович, тяжело и медленно сказала Мария. — Тем более не хотелось бы давать вам свой адрес, что я не верю вам совершенно. Вы не напишете. Или напишете пустые слова. Но хорошо! Через месяц я снова буду в Красноярске. Пришлите мне сюда ответ, на главный почтамт, до востребования. Больше ни звука я не скажу вам о маме. Ей будет у меня хорошо. Прощайте! Уходите. Счастливо вам долететь! Надеюсь, что мы летим действительно не вместе с вами.

Анатолий поднялся. Он был мрачен. Беспомощно помотал в воздухе рукой, понимая, что Мария все равно ее не пожмет.

— Ты не была раньше такой жестокой, Марочка, — сказал он, готовясь уйти. — Что же, прощай! Когда я увидел тебя, я не думал, что между нами может произойти такой разговор. Он мог бы быть и человечнее. Видимо, в проклятую минуту согласился я полететь на этот Читаутский рейд!..

Стены поплыли перед глазами Баженовой. Глухотой заложило уши.

— На Читаутский? — с усилием выговорила она.

— Да, — Анатолий понял все. — Ты там работаешь? Тоже летишь туда?

И после этого они долго молчали.

Сквозь толстые стекла очков Анатолия Мария видела его невозможно большие и глубокие зрачки, наполненные словно бы остановившейся, замершей мыслью. Думать связно, последовательно не могла и она. Все как-то сразу перекосилось, переиначилось, приобрело другие значения и величины. В какую действительно проклятую минуту решил полететь к ним на рейд Анатолий! И зачем?

Да, конечно, он и есть тот самый «консультант ЦНИИ», о котором еще сегодня утром говорили в тресте: «Тянут, волынят, никак столковаться не могут, кого именно послать к вам, на Читаут. По очереди называли нам двух профессоров. Дай бог, чтобы приехал доцент. А вернее, заявится просто какой-нибудь аспирант, писать диссертацию…» Вот он и «заявился». Он с высоты командировочного удостоверения ЦНИИ будет консультировать, будет давать советы Николаю, который выстрадал свою идею кровью, сердцем, душой, который понимает дело, бесспорно, не хуже этого человека. Да, Анатолий очень способен, талантлив, кому, как не ей, это знать! И пусть его прежний талант сверкает прежним блеском. Но он не может, не должен помогать Николаю! Для нее, для Марии, это все равно, что согласиться принять его двенадцать тысяч за содержание матери, которую он так просто вычеркнул из своей памяти и, может быть, хуже — живую объявил мертвой!