Павел Васильев - Турухтанные острова

Где-то высоко над лесом грохнуло, словно отдаленный пушечный выстрел. Эхом откликнулись рощи. Напуганная хлопком, тявкнула в деревне собака. И послышался гул быстро, с посвистом летящего самолета.

Все подняли головы. Но самолет летел несколько в стороне. Вывалившись из облаков, он скользил по голубому небу, маленький, белый. А звук, усиливаясь и вроде бы все больше отставая, еще шел из облаков. И затем, резко сместившись, пошел от летящего самолета.

— Перешел звуковой барьер, — сказал Виталий. — Техника! Я на таком еще не летал!

— Техника сейчас развивается быстро, — отозвался своим мыслям Антон Васильевич. — Давно ли были лампы, полупроводники, интегральные схемы, а теперь — «чибисы».

— У меня дома где-то брошюрка есть — результаты специального исследования. Если инженер по каким-то причинам года четыре не занимается новым, то его уровень в этой области знаний становится равен нулю.

Отвлеченный разговорами, Антон Васильевич осмотрелся и только теперь заметил, что они раскололи почти все дрова. На это обратил внимание и Виталий.

— Ну, мы побежим, — сказал Антону Васильевичу. — А то опоздаем на сеанс.

— А-а. Бегите. Я доделаю.

— Куда же вы? — встрепенулась находившаяся тут же бабка Параскева.

— Пускай бегут, они торопятся, — сказал Антон Васильевич. — Я теперь тут и один управлюсь.

Он сносил поленья к хлеву, сложил под навес. Подмел двор.

— Да пусть так, я и сама все уберу, — останавливала его Параскева Ивановна. — А ты зайди в избу.

Следом за Параскевой Ивановной Антон Васильевич вошел в дом. Бабка чем-то сразу зашебуршила на кухне, а он остановился у зеркала, поправил волосы. Правее зеркала на стене висела застекленная рамка. Под стеклом собраны фотографии всей бабкиной родни — и совсем маленькие, паспортные, и размером с открытку. Некоторые уже пожелтевшие от времени. Антон Васильевич разглядывал их. А бабка Параскева стояла за спиной.

— Это мой старик. Молодой еще, до войны. А это я. И не взнал, наверное. Да куда ж теперь меня такую взнаешь, вся сморщилась, как гриб сморчок. А это мои сыны. Все четверо. Не вернулись с войны. Старик-то пришел, только летось помер, а они — ни один. Саня, старшой. Толя, Вася. А это — Петя, Петенька, Петушок мой. — Бабка взяла полотенце и стала им протирать стекло над фотографиями, хотя оно и так было чистым. Угадывалось, что бабка проделывала это часто. — На всех троих пришли похоронки, а Петенька пропал без вести.

Ты, Васильевич, — ученый человек, скажи мне, может ли получиться так, чтобы человек пропал без вести?! А вдруг живой, живет где? Мне одна женщина говорила, что в журнале было пропечатано, как одна ждала своего мужа с фронта, не дождалась да за другого замуж вышла. А один раз поехала на остров: там дом такой для инвалидов, кто не захотел калеченным домой возвращаться, — и узнала своего мужа.

Может, и мой Петенька где-нибудь так, матери не желает таким объявляться. Ночью не сплю, все слушаю. Как ветер зашумит, думаю — он, он. Зову его: «Петенька, иди домой». И во сне часто вижу. Иной раз просто около кровати пощупаю, не он ли тут. Слышу, как наклонится к подушке и дышит. Открою глаза — никого.

— И мой отец не вернулся с фронта, — сказал Антон Васильевич, подумав, что, может, хоть от этого участия бабке будет как-то полегче.

— Да что ж мы тут остановились! — вроде бы опомнилась бабка. — Идем на кухню. Что ж это я? Идем!

На кухне на столе стояли стаканы, приготовленные бабкой огурцы.

— О-о! Нет! — сказал Антон Васильевич. — Не употребляю.

— Что ж, здоровье сдало? — участливо спросила Параскева Ивановна.

— На здоровье пока не жалуюсь.

— Или религия не позволяет?.. Как же я тогда?.. — растерялась бабка. — Никак не отблагодарю.

Она проворно достала из кармана передника и сунула Антону Васильевичу трешницу.

— Что вы! — запротестовал Антон Васильевич. — Ни в коем случае! Что вы!

— На, тогда возьми хоть карамеленку. Сунь в карман, потом съешь.

— Спасибо. — Антон Васильевич, чтоб не обижать Параскеву Ивановну, взял конфетку в какой-то простенькой обертке, положил в карман.

— Вам спасибо. Выручили старую. — Бабка до калитки провожала Антона Васильевича и все благодарила. — Заходите, если что надо. Может, постирать что или ягодок кисленьких захотите.

Пока Антон Васильевич разговаривал с бабкой, пока шел до клуба, стало темно. На ощупь поднялся на крыльцо, нашарил замочную скважину в дверях. А когда, просмотрев последние номера газеты, снова вышел на улицу, темнота была такая, что только в прямоугольнике света, падавшего из окна, угадывались забор, ближние кусты — все это в тумане, как в дыму.

Туман полз холодный. Поручни на крыльце, трава и кусты — все было мокрым.

В деревне светились огни. От школы, в которой в этот раз показывали кино, приглушенные расстоянием, доносились звуки музыки, голоса, девичий смех. Там веселилась молодежь.

А над верхушками деревьев, над головой, — тысячи кажущихся близкими звезд. В городе их не видишь из-за отсветов фонарей. А здесь поражаешься — сколько их! И крупных, и совсем крохотных, мерцающих, искорками.

Виталий и Тяпа вернулись, когда Антон Васильевич спал. Пришли возбужденные, шумные.

— Как картина? — проснувшись, но не поднимаясь, моросил Антон Васильевич.

— Что надо!.. Больно? — обратился Виталий к Тяпе.

— А что такое?

— Да темнотища, ничего не разглядеть. Натолкнулись на столбик. Тяпа глаз ушиб. Ну это еще ничего, пройдет!

— Иод где-то есть. Помажь иодом, — посоветовал Антон Васильевич Тяпе, который, склонившись к зеркалу, ощупывал подглазье.

— Ничего, пройдет, — сказал Виталий. — Будет синячок небольшой. Могло быть хуже.

Он и Тяпа легли, но о чем-то еще долго разговаривали, выключив свет. По дороге под окнами взад-вперед прошли местные парни, играли на гармони, пели частушки.

Чем-то пару раз так саданули в стену, что загудел тес.

«Да что они там, обалдели, что ли!» — рассердился Антон Васильевич. Хотел было выйти на крыльцо пожурить их — лень было подыматься.

Утром, перед завтраком, он полез в карман за расческой, и ему в руку попалась сунутая туда вчера конфетка. Показалось, что раздавил ее: уж слишком мягкая обертка. Развернул. А в кулечке лежала скрученная в трубочку пятерка.

«Ай да бабка! Провела!.. Ну хитрая!» — рассмеялся Антон Васильевич. Все-таки сунула пятерку, решив, очевидно, что тройку он не берет, потому что мало.

После завтрака Антон Васильевич зашел к бабке.

— Параскева Ивановна, возьмите это и не давайте впредь. А иначе мы не будем с вами дружить.

— Прости ты меня, дуру старую, Васильевич. Хотела как лучше. Вовек не забуду. Спасибо!.. Как вашего паренька-то, шибко побили?