Елизар Мальцев - Войди в каждый дом

— Нашли время цапаться! — Аникей в сердцах сплюнул. — Небось, если в тюрьму определят, ни одна холера не придет навестить.

— Не допускать, значит, ее до тебя?

— Это почему? Разве она нам не полезный человек? Тебя, Никита, не остановить, так ты всех взашей вытолкаешь. Нюшка с пустыми руками не прибежит. Кличь ее да уйми Серафиму…

Шалимов забрал свой портфель и тоже удалился, а минуты через две в горенку степенно вошла Нюшка. По случаю прискорбного события она оделась во все темное, но, несмотря на монашеский наряд и явное желание 'выглядеть озабоченной и приунывшей, полные живого лукавства глаза и нежные, подвижные ямочки на щеках выдавали ее истинное настроение.

— Всю ночь глаз из-за тебя не сомкнула, — проговорила она быстрым, горячим шепотом. — Как растянулся ты, я чуть сознанию не лишилась, спасибо, бабы поддержали, а то бы тоже не хуже тебя грохнулась…

— Будет тебе притворяться-то, — улыбнулся Аникей. — Иди сюда, садись рядом…

— А если Серафима твоя влетит? Прямо как бешеная бросается. Что ты ее держишь в доме, привязал бы лучше на улице — тогда бы уж никто к тебе не вошел. Во всей деревне злее собаки бы не было.

— Накинь вон крючок на дверь, и дело с концом, — посоветовал Аникей. — А то разве дадут отвести душу?

Нюшка так и сделала — закрыла дверь на крючок, развязала темный в синюю горошину платок, пустив по плечам волнистые льняные волосы, села на край кровати и, двигая бедрами, оттеснила Аникея к стене.

— Что у тебя болит-то?

— А черт его знает! — Аникей сокрушенно вздох-пул. — Вишь, как звездануло — и с копыт долой. Еще разок вот так прижмет, и поминай как звали…

Он гладил Нюшку ладонью по спине, все ближе сползая к ней, потом опустил руку на ее полную дрожкую грудь, но Нюшка строго спела к переносью топкие брови, убрала руку, словно это была по рука, а что-то неживое. — Раз больной, то и лежи, нечего шариться где не след, наставительно сказала она, тая улыбку на губах, готовая прыснуть от смеха. — И чего вы, мужики, такие неуемные — уж, кажись, от смерти в трех шагах побывал, ан нет, все ему неймется, с постного на скоромное тянет… — Потому и неймется, что, может, жить-то осталось пустяк какой, — ответил Аникей и, притянув Нюшку за плечи, жадно впился в ее мягкие податливые губы, долго не отрывался. — Эх, сбросить бы годков десять, закрутили бы мы с тобой, только пыль бы пошла столбом! Отдал бы Егорке Дымшакову всю власть, бери, даром не надо, и закатились бы куда-нибудь на Север…

— Это чего мы там не видали? — передернула плечами Нюшка. — И тут с тоски не знаешь, куда себя деть, а там и вовсе бы засохла…

— Ну да что об этом! — Аникей снова прилег на подушку. — Лучше скажи, что народ говорит?

— О тебе только и разговоры одни, о чем еще!

— Что хоть брешут? Жалеет кто или у всех бельмом на глазу? Да не финти, не подслащивай, говори как есть…

— Кто как, но больше всего надеются, что ты уж на свое место не вернешься, раз тебя так скрутило… Выйдет, мол, ему пенсия, а мы к Прасковье Васильевне попросимся.

— Еще бы! Она давно ждет вас, ночей не спит! Все глаза проглядела, калачей наготовила. — Аникей даже забыл на время, что он тяжело болен, распалялся без меры. — Нужен ей лишний хомут на шею, мало ей своей упряжки!..

— Все, дескать, дело в землю уперлось, что за нашим колхозом числится, — доложила последнее, что слышала, Нюшка. — А так бы она с радостью!

— Я гляжу, и ты в это сарафанное радио поверила, — заметил с огорчением Лузгин и укоризненно покачал головой. — Вроде умом тебя бог не обидел, а ты не разбираешься, жрешь, что дают. Снаружи-то оно, может, и так все выглядит, да подкладка у всего этого дела другая…

— Какая же подкладка — сатиновая или шелковая? — Нюшка насторожилась.

— Для кого как. — Аникей помедлил. — Не знаю, говорить тебе или не стоит, а то брякнешь потом, а я опять в ответе…

— Ну, если я у тебя из веры вышла, тогда чего мы на язык мозоли набиваем? — Нюшка обиделась и стала слезать с кровати, но Аникей удержал ее.

Уж кто-кто, а он превосходно знал, что больше всего на свете она любила всякие «секреты» и «тайны». Медом ее не корми, а шепни что-нибудь такое, о чем никто еще не ведает, и она будет счастлива. Однако Нюшка долго не могла носить в себе эти «секреты» и, сгорая от нетерпения, под страшными клятвами поведывала их кому попало.

— Ты пе серчай па меня, — насильно усаживая ее рядом, сказал Аникей. — Видела — за каждым шагом следят, каждое слово навыворот и против меня выпалит…

— Будь в надеже! — пообещала Нюшка и приложила руку к груди. — Тут умрет…

— Видишь ли, — понизил голос Лузгин и почти придвинулся к самому уху Нюшки. — Любушкина, конечно, давно нас хочет принять в свой колхоз, но она желает, чтобы люди на два этажа яшли…

— Ты давай не крути, я и так вся дрожу…

— Они как хозяева, скажем, будут получать по десятке за трудодень — раз они самую большую долю в пай вносят, а мы, как батраки да победнее, и за пять рублей должны спасибо сказать.

— Губа у них пе дура, а язык по лопатка, знает, где сладко! — Нюшка засмеялась. — Неужели мы на это пойдем?

— Так никто же ни сном ни духом не будет об этом ведать, — разъяснил Аникей. — Спервоначалу хотят меня с председателей убрать, потом вас туда пристегнут, а уж потом объявят, что почем. В курсе теперь?

— Ну дык! — фыркнула Нюшка и легко соскользнула с кровати. Ей уже хотелось поскорей поделиться с кем-нибудь этой новостью. — Пойду-ка я, у меня дома дел невпроворот.

— Не забывай меня! — попросил Аникей. — Потянет каким сквозняком — проинформируй. Намотала? Ну вот, смотри только не разматывайся почем зря…

— Будь в покое, где оставил, там и возьмешь.

— Да я-то что, свой язык жалей, а то теперь так могут прищемить, что потом и есть нечем будет…

Не успела выскочить Нюшка, как в горенку вбежала Серафима, начала хватать посуду со стола. Из рук ее выскользнула тарелка и разбилась об пол на мелкие осколки.

— Могла бы и потише, — сурово заметил Аникей. — У меня пока еще не магазин тут.

— А что у тебя тут, бесстыжие твои буркалы? Что? — Крикнула Серафима, подступая с мокрой тряпкой к кровати. — Дожила до такой срамоты! С полюбовницей на крючек закрылся, и я должна на часах стоять, блуд ваш сторожить?

— Серафима! — возвысил голос Аникей. — Не доводи меня до греха! Ты забыла, что у меня удар был?

— Да уж лучше бы ты подох, чем мне так мучиться!

— Может, недолго тебе осталось ждать, успеешь еще на кладбище оттащить, а пока в моем положении Нюшка мне позарез нужна. Не видишь?

— Вижу! Сперва ты в положении, а потом она…

Аникей позвал из кухни брательника, и Ворожнев, вытирая масленые губы, ухмыляясь, перешагнул через низкий порожек. Ни слова не говоря, он взял Серафиму за плечи и стал легонько подталкивать к двери. Выдворив невестку, он вернулся.