Юрий Бедзик - Каждая минута жизни

— Может, мы того? — тесть кивнул в сторону веранды. — Я там припас одну заморскую бутылочку для такого случая. — Он даже хотел обнять Зарембу за плечи. Нечего, мол, дуться. Раз дело улажено, нужно его окропить.

Однако Заремба отвел плечо в сторону.

— Дайте мне ключ от моторки, — попросил сухо. — Последний раз прокачусь на Зеленый остров, рыбку там половлю.

— Могли бы и вместе, — подмигнул Курашкевич.

— Нет, Порфирий Саввич, мне еще кое о чем подумать надо. Трудная у меня задачка…

— Да плюнь ты! Задача проще простого. Забрал, и всего делов… Ну, чего ты мучаешься? Дело прошлое, ломаного гроша не стоит.

— Вот как раз насчет грошей и я хотел вам кое-что сказать.

— Ну-ну? — с опаской протянул Курашкевич.

— Придется все-таки по-честному, — решился Заремба. — Я на подлость не пойду. Кирпича тут у вас завезено тысячи на полторы, досок — на восемьсот, цемента — на триста рублей. Все остальное пусть спишется, бог с ним. Но эти… две тысячи сто — придется вам выплатить.

— Всего-то? — с иронией посмотрел Курашкевич.

— Ничего не поделаешь!..

Курашкевич вдруг заливисто засмеялся.

— Мил человек, опоздал ты, — произнес он свободно и легко. — Все эти деньги и еще столько же я уже полностью отдал. Сам завтра узнаешь. Так что бери ключи и спокойно эксплуатируй мой речной транспорт…

Добравшись до Подола, Заремба пересел на трамвай и долго ехал по набережной под высокими, обрывистыми кручами. Встречные трамваи были битком набиты людьми, ехавшими с пляжей, с речных переправ, из Гидропарка. А он ехал в полупустом вагоне. Куда его несло в эту предвечернюю пору, одинокого, ко всему безразличного? Поначалу думал, что можно вот так, просто, собраться и отправиться в неизвестном направлении, и не будет больше укоров совести, не будет никаких раздумий, сомнений…

Причал для моторных лодок разместился под тенистыми осокорями! Под крутым берегом копошились около своих моторок удачливые владельцы речной техники. Не у всех, правда, был счастливый вид. Одни, перемазанные до ушей мазутом, возились с моторами, другие что-то красили, клеили, смазывали, дергали изо всей силы за веревки, чтобы завести двигатели и поскорее вырваться из этого лодочного скопища на речные просторы. Тут же была пришвартована и лодка Курашкевича. С согласия тестя Заремба присматривал за ней. Порфирий Саввич знал: уж в чем ином, но в технике Максим разбирается. На зиму вытягивал моторку из воды, ставил на железные козлы, подкрашивал, заливал двигатель маслом, весной делал профилактику, опять смазывал, заводил, испытывал. Одним словом, содержал речной транспорт Курашкевича в надлежащем порядке. Может, поэтому и разрешил сегодня в последний раз попользоваться своей лодкой, чтобы почувствовал зятек, какое богатство было в его руках и что он теперь терял.

Лодка была на плаву, прицеплена к отдельному стояку. Двигатель завелся сразу же, весело фыркнул, вздрогнул, пустил голубоватый дымок и тут же заревел тонко и громко, как бы насмехаясь над другими лодочниками, которые не могли справиться со своей запущенной техникой. Заремба открыл замок на цепи, оттолкнулся от причального столба, осторожно развернул свое суденышко носом к открытой воде и стал выбираться из лодочного содома. Скорее на свободную волну и — подальше от шума и гама, от города с его нервотрепкой и бедами. Там, на просторах могучего Славутича, может быть, и душа успокоится, и мудрое спокойствие придет.

Медленно плыл он вдоль берега, мимо причалов, мимо скученных лодок, баркасов, дюралек. И вдруг увидел знакомую фигуру. Еще издали заметил и невольно приглушил мотор. Неужели Антон Иванович?.. Старый доктор стоял около одной из лодок, держа в руках удочки, смотрел на неудачника-моториста, который никак не мог завести двигатель. Стоял в удрученной позе, терпеливо ожидая своей рыбацкой участи. Заремба выключил двигатель, направляя лодку к тому месту, где стоял Богуш.

— Антон Иванович! — окликнул Заремба и призывно помахал рукой. — С рыбалкой вас!

Но Богуш досадливо отмахнулся. Какая там рыбка!.. И еще больше насупился. Давно, видно, ожидал, и совсем уже потерял терпение. Его товарищ, толстяк в майке, продолжал упрямо дергать веревку, но дергал как-то обреченно, безразлично, словно и сам не верил в успех своего дела. По всему было видно, что лодка с места не сдвинется.

— Может, сядете ко мне? — предложил Заремба, когда его лодка уткнулась носом в почерневшее от воды корневище. Но тут же сам испугался своего предложения и смутился. Однако повторил еще раз: — У меня мотор, как часы. Вдвоем ловить сподручнее.

Богуш неожиданно улыбнулся. Предложение Максима его вполне устраивало. Он вежливо извинился перед товарищем, собрал свое рыбацкое снаряжение, придержал рукой Максимову моторку, вскочил на нос, качнулся, балансируя, схватился за борт и сел на днище. Мотор взревел, и они выскочили на днепровский простор.

Плыли долго. Прошли под железнодорожным мостом — темной громадой металла и звонкого грома, — потом свернули к левому берегу, где темнели старые разлапистые осокори, под которыми теснились халупки огородников и лежали смуглые распластанные тела пляжников. Пружинисто бил в лицо свежий речной ветер, в лодке было надежно, удобно, как в своем домике.

Богуш, сидя на носу, цеплял на леску не то новый крючок, не то какую-то хитроумную блесну. Молчали, чувствуя себя неловко, как бывает с людьми, еще не успевшими как следует познакомиться.

Заремба вспомнил Валентину. Она любила лежать на носу, опустив в воду руки; волна била ей в лицо, брызги слепили глаза, она вскрикивала от восторга. И Максиму казалось, что он везет не свою жену, что это не Валя, не самый близкий человек, а героиня какого-то странного фильма, итальянская кинозвезда, и он сам — не Заремба, а разбитной удачливый мужчина, которому сильно повезло, и он сумел выкрасть такую красавицу. На берегу Валя выскакивала на песок, быстро сбрасывала с себя платье и, безумная от восторга, начинала носиться, танцевать, вскидывая руками и выкрикивая что-то призывное и дикое. Потом вдруг сникала, садилась в тень под кустом и подолгу тоскливо смотрела на текучую воду. Глаза ее становились стеклянными, лицо — каменным и безжизненным. Он догадывался: душа ее искала чего-то большего, искала и не находила. И от этого ей становилось больно… Ей всегда становилось больно, когда они оставались наедине. Всегда, сколько он помнит.

Зеленый остров появился так неожиданно, словно вынырнул из реки. Это была узкая полоса золотистого песка, которую омывали днепровские протоки и на которой почти ничего не росло, кроме нескольких хилых кустов. Почему он назывался Зеленым, совершенно непонятно, может быть, когда-то и росла здесь буйная растительность. И с тех пор осталось это название. Песок чистый-чистый и такой тугой, что, кажется, можно о него стереть до крови ступни ног. Первозданная, не нарушенная человеческим присутствием красота, тишина и безмолвие. Киев далеко, за высокими кручами видны только заводские трубы. Все покрыто дремотной пеленой тишины и прозрачности.