Виктор Козько - Колесом дорога

И вот они гуляли на берегу речки, неподалеку от Бабского пляжа, резались в карты, потягивали «чернильца». После «чернилец» Васька вдруг стал хвалиться, что он лучший прыгун деревни Князьбор. Ему, как водится, не поверили. Тогда он принялся доказывать, что может перепрыгнуть речку, ничего ему не стоит перепрыгнуть ее, разогнать­ся только. Ударили по рукам. Васька разогнался, нырнул, под водой пробыл больше минуты, но ума там не достал.

— Речку не перепрыгнул, так кабана у Левона Цуприка могу украсть.

И закрутилось. Кабан у Левона Цуприка на всю округу. Он не вставал уже на ноги, пудов за пятнадцать весом, и голоса у него не было, не мог от жира и хрюкать. Кормил его Цуприк только хлебом и ждал холодов, когда можно будет заколоть. Вот такого кабана и взялся уволочь Васька. Генка Щур подогнал к воротам дома Цуприка «скорую помощь». Васька вытащил санитарные носилки, взял просты­ню. Щур было запротестовал: зачем, мол?

— Увидишь,— сказал Васька,— пойдешь со мной и увидишь.

— Нет, я с тобой не пойду,— попробовал увильнуть Щур.— Ты спорил, ты и неси.

— Да как же я понесу,— возмутился Васька.— В нем же пятнад­цать пудов.

— Ты спорил, ты и неси,— талдычил свое Щур.

— Он же живой,— сказал Васька. И этим как будто пронял Щу­ра. Тот задумался. Васька дожал его: — Погляди на хлопцев, Генка, кто тут самый сильный? Ты, Генка, ты и понесешь.

— Не, один не понесу.

— Не волнуйся, Гена, вдвоем понесем.

Кабан, не сопротивляясь, позволил уложить себя на носилки. Они старательно укрыли его простыней и беспрепятственно вынесли. У машины вышла заминка. Пробегала мимо Ненене, завернула посмот­реть, что это у дома Цуприков за больничная машина стоит.

— Хто ета, нявжо Левон? — всплеснула Ненене руками.

— Левон,— тоном, не допускающим расспросов, отрубил Васька.

— Левоне, да что это с тобой? — Ненене попыталась заглянуть под простыню, кабан тяжело хрюкнул, Ненене отскочила.— И голос сгубив уже, ой, Левоне, тольки ж весной мучицы мне мешок обещал.

— Иди, бабка, домой,— сказал Васька.— Не будет мучицы. Такие дела.

Ненене схватилась за голову и побежала. А они подъехали к ма­газину, взяли еще у Цуприка «чернильца» и обратно. Но пока ехали да рассчитывались с Левоном, Ненене успела разнести: Цуприк при смерти. Дошло это и до Цупричихи, кинула-ринула она все в поле, прибежала в магазин, муж невредим и здоров, хотя и под «чернильцем» слегка. Цупричиха бросилась на него с кулаками. Сцепились они на потеху всем. Но про это Васька с Генкой узнали уже после, когда им не до смеха было. Кабан на жаре задохнулся и околел. Пришел милицейский «газик», прибыл сам начальник милиции. Заламывали руки, падали в ноги Цуприкам Барздычиха и Щуриха.

— С тобой все ясно,— сказал начальник милиции Генке Щуру, сразу же потребовав у него права.— Ну, а ты кто будешь, кем рабо­таешь?

Васька молчал. Ответила Цупричиха:

— Лайдак, шаляй-валяй... Двадцать пудов сала.

— Он у меня разнорабочий на участке,— неожиданно вступился за него Матвей Ровда. Цупричиха открыла рот, набрала воздуха, но ничего не сказала, только опасливо посмотрела на Матвея. И началь­ник милиции с недоверием посмотрел на Ровду, но промолчал, отвер­нулся, приказал Щуру:

— Везите кабана хозяйке.

— Да на что ён мне, ён уже воняе,— вырвалось у Цупричихи.

И тогда начальник милиции взял Ваську за ворот рубашки, под­вел к носилкам с кабаном.

— К утру чтоб хрюкал — сказал веско и со значением.— А сейчас пиши подписку о невыезде.

Подписку Васька дал и сейчас думал о ней с тоской. Не будь этой подписки, не было бы и его в Князьборе. Надька, это, конечно, хоро­шо, но дома загрызли батька с маткой. Стыдно признаться, на пачку «Примы» собирает вечерами по берегу бутылки. Хорошо, вчера выру­чил младший лейтенант, снабдил на день куревом. Денежки, правда, можно достать и другим путем. Где-то здесь по берегу речки лежат они, как в банке, как в сейфе, в борти его денежки, а она на высоком дубу, знать бы только каком, где спрятано его наследство, золото деда Савки. Вон сколько тут дубов и бортей, уже давно перепутано, где чья, давно забыто, кто и когда ставил эти колодины.

Дубы молчат, не выдают хозяев, считают пчел своей собствен­ностью. И действительно никто из князьборцев, кроме Аркадя Барзды­ки, его отца, но у него на то своя причина, не пользуется лесным ме­дом. То ли обленились, то ли на самом деле так трудно тянуть это хо­зяйство, дедами и прадедами заведенное, присматривать за стадами уже одичавших пчел, когда домашних повывели. А пчела, и забытая, брошенная человеком, работает. По капельке, по капельке заполняет соты. И где-то под этими сотами лежит золото деда Савки. Помирая, дед Сарка не передал то золото своему сыну, отцу Васьки. Обозлился, дуралей старый, на то, что его сын делиться задумал, спрятал золото в борти. Так говорили князьборские старики. Может, это и неправда. Но Ваське хотелось верить в золото деда Савки. С этим золотом надо ему и поторапливаться, потому что вполне могли опередить мелиора­торы, Матвей Ровда со своей шарагой.

О Матвее Ровде, о мелиораторах Васька подумал потому, что он с Надькой и Ненене были уже в Свилево и словно попали в другой мир. Ничего здесь не было их, деревенского, князьборекого. Разруха строительная.

— Батюшки-светы,— остановилась как вкопанная Ненене, глядя на стрелы экскаваторов, ворочающих торф и белый песок, на тракто­ра, бульдозеры.— Вавилон други.

— А первый где? Ты первый-то хоть видела? — буркнул Васька, высматривая, нет ли здесь Матвея, и надеясь, что его не будет здесь. Но Матвей стоял у трактора с огромным прицепным плутом. Там же был и дед Демьян, они о чем-то говорили, кажется, спорили. Потом Матвей замолчал, отмахнулся от деда, вскочил на гусеницу, видимо, скомандовал трактористу двигаться, потому что трактор тут же тро­нулся, разваливая по обе стороны черную с белым землю, пошел плуг.

— А боже ж ты мой! — сорвалась с места и понеслась навстречу трактору Ненене.— Матвей, что ж ты робишь?

Он попытался отмахнуться от нее, как от деда Демьяна, но Ненене заступила ему дорогу.

Матвей оторвал глаза от плуга и посмотрел на нее, видимо, пы­тался вспомнить, как зовут, но так и не вспомнил.

— Тэкля она,— подсказал дед Демьян. Но Матвей официально и сухо, отметая как бы этим разговоры с Ненене, сказал:

— Вам выделят сенокос в другом месте,— и двинулся было даль­ше, но Ненене все так же стояла на его пути. Он досадливо поморщил­ся.— Ну, что еще? — А глазами вел плуг, пластавший землю, знающую до этого только косу, землю неподатливую, скрепленную, как жилами, бледными живыми и отмершими черными, словно просмоленная драт­ва, корнями трав и кустарников. На разгоряченном лице его угадыва­лось напряжение мотора трактора, и на подбородке, на переносье высверкивал пот от многотрудности машинной этой работы, взмывали вверх-вниз губы и брови. Казалось, он в любую минуту готов сам впрячься в плуг и своей человеко-силой повести его вперед. Но плуг, уходя все дальше от него, все глубже в землю, нащупал в этой глуби­не непрочность, нескреплениость, впился в эту нескрепленность, в бе­лый бесплодный песок и песком изнутри легко уже рвал неподатли­вую, противящуюся ему поверхность луга. Васька услышал, как что- то надсадно порвалось там, внутри земли, разрезанное, рассаженное острым наконечником. Улеглось надрывное возбуждение трактора, мотор его обрел ровность и уверенность. И только тогда Матвей за­метил рядом с собой Ваську Бараздыку.— Что, на работу пришел устраиваться? Куда хотел бы?