Виктор Козько - Колесом дорога

А сват оказался знакомым Махахею — это был тот самый Ерш, который покусал кобылу. И он еще не отошел от гостевания и голо­сом даже был гулок, как бубен. Гулким голосом он и намекнул Маха­хею, что спроворит ему музыку, если у Махахея найдется на свадьбе местечко и ему. Вот так доставили Махахею свадебного Анисима, хотя в колхозе был свой духовой оркестр, двадцать хлопчиков-жолнерчиков, как называла их баба Ганна из-за ярко расшитых золотом синеньких костюмов.

— Не и не. Те твои жолнерчики только «пу-пу» умеют. А «пу­пу»— это перед начальством добра, а не на свадьбе. Свадьбе другое надо, каб хмелем все гудело.

И хмелем, диким, терпким и крученым, рассыпался бубен. Сва­дебный Анисим свое дело знал. И пить научился, хотя и без меры, но так, чтобы не терять лицо. Лицо его было строго и жестко. Не отры­ваясь от инструмента, только переложив его из правой в левую руку гпринимал из руки подносящей чарку, опрокидывал ее в бездонность своего, на свадьбах закаленного естества и вел свадьбу от танца к тан­цу, от частушки к частушке, сам оставаясь серьезным, как серьезны были и молодые. Князьборцы не выдерживали этой серьезности, буд­то сам сатана просыпался в них под звон бубна.

Моя мамка сербиянка,

Не ходи на улицу,

Оторвали хлопцы цыцки,

Оторвуть и курицу...

Бил бубен, звенел желтым колосом на ветру, ходила ходуном хата. Но Матвей понимал, что это уже не свадьба, что это уже не ве­село, а тревожно ходит хата, кто-то бьет в раму кулаком, но вставать не торопился. Дед Демьян едва ли не силком поднял его с кровати. В хате у стола сидел Махахей и курил, вглядываясь в засвеченное уже рассветом окно, смолил, что паровоз. У Матвея от души отлегло. Хотя в такую рань и Махахей не мог заявиться с чем-нибудь хоро­шим.

— Одевайся и пошли.— Матвею стало тревожно от этого спокой­ного, но вместе с тем приказного «одевайся и пошли». Обуваясь и путая ноги, Матвей с тоской думал, что еще могло случиться такое, к чему бы он не был готов, казалось, все уже случилось: хлеб горел, вода его топила, было болото, стала сушь. Чего еще ждать, чего бояться, если что с лошадьми, то дери всех их волки. Махахей вчера прямо со свадьбы подался к лошадям. Матвей знал про это, потому что ушел почти следом за ним.— Леник с хлопцами коней выгонял,— как бы проследив мысли Матвея, сказал Махахей.— Я после уже при­бежал, и вот...

Матвей не стал расспрашивать, что за этим «вот». Леник этот его Матвею вчера в печенки влез. У Леника, племянника Махахея, Мат­вей вчера выкупал для жениха Надьку, и Леник чуть не опозорил его перед всем селом. Молодые сидели во главе застолья на овчинном кожухе с вывернутыми карманами — в знак того, что ничего не брали они с собой из старого, прошлого и жизнь их должна быть богатой и счастливой, всего в ней будет так же густо, как шерсти в овчине. Васька был уже и сегодня счастлив, хотя выглядел для жениха не очень солидно, не тянул он за столом рядом с Надькой в тесноватом своем клетчатом пиджачке. Отец не простил сыну рябины и не дал денег на костюм. Может, и дал бы, да сам Васька не захотел как надо попросить, бормотнул только про костюм. Аркадь Барздыка ответил на это его бормотание присказкой, ожидая, что сын повинится:

— Князьборцы без кожуха в сваты не ходили. Жениться наду­мал, так и костюм бы сам себе и справил.

Сын промолчал, не стал виниться. Свои же денежки он незадолго до свадьбы спустил на «Мавру». «Мавру» того, скульптурку голого и полого внутри негритенка, привез откуда-то бывший дружок Вась­ки Толик Щур, отслуживший свое в Морфлоте. «Мавра» взял князьборцев за живое, и Щур заманивал посмотреть на нее девок. Интерес был в том, что внутрь «Мавры» заливалось вино, а еще больший в том гкак выливалось оно. Не удержалась, чтобы не посмотреть на это, и Надька, потому Васька и вынужден был перекупить того «Мавру» у Щура, всадить в него все свои денежки и поднести его невесте со словами: «Наша теперь, на свадьбе из нее будем пить». Надька «Мав­ру» эту того же кокнула, только черные брызги в разные стороны и «крантик» в сторону. За подарок такой и поддала еще. Тогда уже при­метливые князьборские женщины предрекли: «Ой, как своего оха­живает, быть свадьбе». И не ошиблись, как в воду глядели. Только до свадьбы били Ваську дважды: тот же Толик Щур с братьями один раз и второй — цыган Семка. Со Щурами драка была жестокой, на все село, потому что и Щуры, и Барздыки многочисленны. А с Семкой Васька встретился один на один, новый князьборский зоотехник не дал ему развернуться, скрутил и сказал:

— Я цыган, а цыганы не дерутся, цыганы режут, а девчонок прос­то уводят. Так что или женись, или прощайся с Надькой.

Торопиться со свадьбой Барздыкам и Махахеям надо было еще и потому, что этим летом жених и невеста заканчивали техникум, вот- вот должна начаться последняя сессия, а там распределение. Распре­деления Барздыки и Махахей боялись как огня: упекут бог знает куда, в какие далекие и глухие края, пропадут дети. А так муж и жена, и в Князьборе, при отце с матерью, обоим работа найдется. На этот случай и был зван на свадьбу Матвей. Против воли жениха до­верили Барздыки Матвею выкуп невесты: не может ведь забыть пред­седатель, у кого он гулял на свадьбе, чье вино пил и кого выкупал, да и выкуп сам будет не только для отводу глаз, как водится на свадьбах, и должность, и зарплата не позволят ему обойтись медяками. Мужчи­на он одинокий, холостой, пусть раскошеливается.

И Матвею пора уже была раскошеливаться, начинать торг, но он все никак не мог настроиться. Битый, ширяный-ковыряный Британ, посмешище всего села, добился своего, перешиб, прошел через все. Ничего не испугался — ни позора, ни кулаков, ни пересудов, позволял Надьке крутить, вертеть собой и смотрел на всех свысока в кургузом своем пиджачишке, с вызовом, повелительно и требовательно смотрел и на Матвея, будто понукал его не тянуть. Знал он или не знал, что, пожелай того Матвей, этой свадьбы могло бы и не быть, он мог ее рас­строить еще и сейчас. И его подмывало расстроить, он удивлялся себе, этому своему желанию и не мог избавиться от него, хотя понимал, что зависть эта черная к Ваське — непрощение самого себя, что не смог он так, как Васька, отстоять для себя Алену, отдал ее без боя неве­домо кому.

— У нас есть товар...— так и не дождавшись от Матвея ни раз­решающего жеста, ни первого слова, устав от ожидания, на свой страх и риск повел торг Леник. Он слегка пришепетывал, и получилось у него «наш ешть», но это «ешть» он подкрепил и как бы утвердил ушами, повел, пошевелил ими, выказывая и нетерпение, и пренебре­жение к тому, с кем ему сейчас предстоял словесный поединок. И застолье веселым смехом оценило это его вступление в роль.

— А у наш ешть купец,— тут же откликнулся, подыграл Матвей, ко подыгрыш пришелся, видимо, не по нраву. Леник свирепо потре­бовал: