Александр Эбаноидзе - ...Где отчий дом

Кладу инструмент на место. Сверток промок. Пора.

Что смотришь, собака? Пойду я...

Полдень миновал, солнце на белесом безоблачном небе клонилось к закату, но жара еще не спадала. Марево на горизонте клубилось так густо, что казалось дымом отгремевшего сражения. Сквозь его клубы смутно проглядывал иссеченный ущельями могучий хребет.

Ближе в редеющей мгле виднелись живописные селения с голубы­ми лоскутами виноградников на склонах и стройными силуэтами ки­парисов.

Еще ближе, с соседних гор, курчаво поросших каштановыми леса­ми, в ущелье свисали дорожки и тропки, похожие на обрывки веревок; тут и там в одичавших, разросшихся кущах на месте заброшенных дво­ров краснели обомшелые черепичные крыши; нестерпимо сверкали оцинкованные кровли двух новых домов, и на старой пустоши белела полуразвалившаяся известковая печь — свидетельница былых времен.

Внизу по ущелью петляла речка. Там, где, выломав русло, она ухо­дила за гору, изящный железнодорожный мост соединял две стороны ущелья.

Августовский зной, точно живое многорукое существо, обнимал землю. Избыток солнца хинной горечью отстаивался на грядках в позд­них огурцах, прожигал язвы в больных филлоксерой виноградных ли­стьях, загонял в тень все живое. Зной имел свой звук, и звуком этим был треск цикад. Он возникал, как только просыхала роса на травах и испарялась утренняя прохлада. Поначалу неуверенный, пробующий и низкий, он с каждым часом усиливался, нарастал, вместе с солнцем забираясь все выше и выше, звуковое сопровождение солнца или его порождение; и в полдень, когда солнце достигало зенита, раздавалось жгучее, едва переносимое крещендо, после которого исподволь, неза­метно звук начинал слабеть и снижаться, на закате дня опять переходя в шаткий, неуверенный скрип, обрывающийся огорченно и вопро­шающе.

Сейчас полдень миновал и цикады пели дружно, деловито, но без упоения.

Под старой сливой с натеками смолы на стволе сидела Поля и лу­щила фасоль; русоволосая голова красиво повязана голубым шелко­вым платком с яркими рисунками. Простой, бесхитростный подарок мужа снял тяжесть с ее души, погасил вспыхнувшую было искру рев­ности, вернее, не искру, а настоящий огонь, ибо, как истинная женщи­на, она была ревнива, и теперь, успокоенная, Поля думала о своячени­це с удивлением, к которому примешивалась доля дружеской симпа­тии; думала о том, что Додо не разлучница, а такая особенная женщи­на; она, наверное, и родному брату хочет нравиться, даже не хочет, нет, это исходит от нее само собой, как запах от цветка... Поля припом­нила, как Додо умело причесала ее и повязала косынку — по моде, узлом набок — и с довольной улыбкой подтолкнула к зеркалу (вид у нее оказался лихой, даже чуточку разбойничий), а сама обернулась к мужу. «Учись, Джано! Вот что значит дарить любя!» И не было в ее голосе ни зависти, ни досады, а только радость за нее — Полю...

Однако тайно, в глубине души Поля все-таки была довольна, что гости скоро уедут и жизнь войдет в привычную колею, и прикидыва­ла, во что обошлось им гостеприимство, и немножко беспокоилась, так как знала наперечет все рубли и трешки в своем тайнике и не могла угадать, где ее благоверный раздобыл денег на подарок, ведь такая красивая косынка наверняка недешево стоит... Небось десятка плаче­на, если не больше.

Поля покосилась на распахнутые ворота, через которые час назад в сопровождении Шалико и Доментия выехала скрипучая арба с по­рожней бочкой, мятым ведром на заднике и похожей на шлем медной лейкой на одном из поручней. Осенью на этой арбе они отвезут вино­град на заготовительный пункт. Если засуха не погубит урожай, они неплохо заработают, купят детям зимнюю одежду, рассчитаются с долгами...

Поля полюбила имеретинскую осень, прохладные ясные ночи и кроткие солнечные дци, полюбила неторопливую радостную работу в винограднике. Благодатная щедрость и прощальная красота земли успокаивала. По ее наблюдениям, жаркое, потное, многолюдное лето было порой раздоров в доме, а тихая прозрачная осень — временем примирения. И сейчас она с удовольствием думала о том, что скоро го­сти уедут и наступит осень.

К горке фасоли на циновке подкрался цыпленок, склевал отлетев­шую фасолину, но не смог проглотить, стоял и, давясь, вытягивал шею, точно униженно кланялся. Поля махнула на него рукой, но перепуган­ный цыпленок не замечал ее.

Вокруг текла обычная жизнь: из конуры торчала белая, беспородно широкая лапа дрыхнущей собаки; в свинарнике повизгивали поросята; мычал теленок у частокола, квохтала затерявшаяся в траве наседка. Оглядывая двор, Поля решила, что сегодня не стоит выгонять корову в стадо, ей можно накидать в ясли высохших стеблей фасоли, которых много скопилось за последние дни...

Ее отвлекли дети. Мальчишки с криками вбежали во двор и, пры­гая вокруг растрепанного стожка фасоли, сообщили, что дядю Джано и тетю Додо увел к себе Реваз (сосед и друг детства), а Лиа с Нелли идут следом. Девочки и в самом деле скоро пожаловали в коротких платьицах и белых ажурных шляпках. Из-за их спин выглядывали возбужденные глаза Петьки и сияла его улыбка, и Поля с непонятным чувством вины и досады подумала, что он все больше делается похож на отца.

— Тетя Поля, мы хотим на речку! — затянули девочки, останавли­ваясь перед ней и лукаво оглядываясь на Петьку.

— После обеда,— ответила Поля,— когда спадет жара.

— Мама не разрешает без дяди Доментия, а мы хотим одни!

— Правильно, дайте человеку отдохнуть. А если мама так за вас боится, пусть сама идет.

— Я что говорю, мам! — вмешался Петька. — Я не хуже бати реч­ку знаю в любом месте. Да чего! Я их окуну...

— Молчи, Петька!— девочки, смеясь, набросились на него и ладо­нями зажали ему рот.

— В прошлый раз он чуть не утопил нас,— пожаловалась Поле одна.

— А меня лягушками пугал,— обиженно надулась другая.

— Пугал, пугал! — передразнил Петька.— Чего их пугаться?

— Да-а...~ девочки лукаво и кокетливо покосились на него.—От них бородавки бывают...

Поля стряхнула с подола солому и встала.

— Вы тут займитесь немножко делом, а я пойду обед разогрею. Есть небось хотите?

— Хотим! Хотим! — в один голос закричали все.

Рассевшись вокруг циновки, дети устроили состязание, кто быст­рее. Городские старались не отстать от деревенских, горка фасоли на циновке росла с каждой минутой.

Поля тем временем хозяйничала на кухне: разворошила угли в камине, подложила хворосту и раздула огонь. Огонь затрещал, занял­ся, забубнил, и она быстро замесила тесто для кукурузных лепешек. Обед у нее был готов, к тому же деверя с невесткой зазвал к себе хле­босольный Реваз, и Поля хозяйничала не спеша, в свое удовольствие. Со вчерашнего дня у нее осталось сациви из индейки, такое вкусное, что, отведав его, Додо облизала холеные пальчики и предложила по­слать Джано записку (его и вчера перехватил кто-то из соседей): «Бе­ги домой, мать помирает!» «Ну ты и штучка!—подумала тогда Поля, не в силах сдержать улыбку,—Ну и штучка!»