Арнольд Каштанов - Коробейники

Рассерженная блондином, она протянула руку за бумагами Юш­кова, сверила их со своими и сказала: «Да, задолжали мы вам ужас­но. Шестьсот тонн. Просто ужасно». Взглянула на него, уже не узна­вая. Юшков молчал. Она вздохнула: «Хромистой стали у нас нет. Бу­дут делать плавку после двадцатого». «После двадцатого?» Этого Юшков не ожидал. До сих пор он представлял себе, что будет какая-то конкуренция между ним, нижнетагильцем, другими, он не знал, каким образом сможет победить, но надежда была. Двадцатое — это был тот крайний срок, который назвал Лебедев. После двадцатого он уже выбывал из игры. Он стал объяснять, почему ему нужно раньше, забыв, что все в очереди перед ним пускались в такие же объяснения к досаде всех остальных. Ирина Сергеевна вздохнула: «У нас очень плохо с хромом. Посмотрите вот». Разворачивала перед Юшковым разграфленный лист, словно секретную карту. «График составляет за­меститель начальника производства. Вот видите — только после двад­цатого. Я постараюсь, чтобы первый металл дали вам».

Разговор был окончен. Юшков сказал: «Я буду заходить к вам за новостями». «Конечно,— сказала Ирина Сергеевна, утешая.— Мало ли что бывает».

Он потолкался в коридоре, прислушиваясь к разговорам, и по­брел на отгрузку.

Над комбинатом уже повис тяжелый зной, едкий от дыма цехо­вых труб, а в цехе гудели вентиляторы и было даже прохладно. Там, где грузились вагоны, нижнетагилец ругался с бригадиром. Измож­денное лицо бригадира выражало страдание. Нижнетагилец материл­ся, а бригадир то трогал его за рукав, то бил себя в грудь: «Григорьич... Ты веришь, что это нарочно? Да чтоб я сдох. Чтобы мои дети света не видели. Резчик перепутал! Да неужели ж я тебя бы обманывал? Да уж если на то пошло, мне вообще до фени, кому что достанется. Я делаю, что мне велят. Ну бывает же всякое! Рез­чика я накажу. Клянусь, накажу...»

Кто бы ни был виноват, нижнетагилец лишился вагона, который считал своим. Он брюзжал, пока они с Юшковым шли к мосту че­рез железную дорогу. Покосился: «А у тебя что слышно?» — «Ничего не будет».— «Надо дать»,— веско сказал нижнетагилец. Юшков рассказал про сверток блондина. «Конечно, это непросто,— согласил­ся нижнетагилец.— Надо уметь. Она тебе так даст, что останется только вещички в руки и домой: посылайте кого-нибудь другого». Сменяя только что высказанное мнение на прямо противоположное, он никогда не терял безапелляционности.

Они пообедали в той же столовой с мальчишками из ГПТУ, ку­пили в ларьке стиральный порошок и вернулись в гостиницу. «С ру­башками ты промахнулся,— сказал нижнетагилец.— Опытный чело­век никогда сюда светлые рубашки не берет. Не настираешься». В номере повалился на кровать, хохотнул озорно: «Херсонец небось сейчас докладывает начальству о поездке. Или жене объясняет, что такое рентабельность. Очень хорошо эти вопросы сек».

Юшков пошел в умывальную стирать рубашки. Какой-то ску­ластый парень с узенькими черными усиками покуривал, сидя на подоконнике, и посоветовал: «Для таких мероприятий надо стару­шенцию какую-нибудь завести». Даже в расслабленной, небрежной позе его тело не теряло стройности и кошачьей хищной грации. «Это не ты вагон хромистой стали увел?» — спросил Юшков. Парень хмыкнул: «Мой сосед. Он уже сегодня смотался. Как там твой дед? Лежит с инфарктом?» — «Близко к тому».— «Гениальная операция, а? Красиво задумано и чисто сработано. И всего-то мы вли­ли в этого Володю один стакан коньяка. И сказали: на сегодня хва­тит, остальное получишь в Москве».— «Это может ему дорого сто­ить».— «Вывернется. И в конце концов с умными людьми за бутыл­кой сидел, новые анекдоты послушал».

Прошел в туалет тот мужчина, который вчера сидел перед теле­визором, Аркадий Семенович. «Вот кто хорошо устроился,— сказал ему в спину парень.— Ему о рубашках думать не надо». Юшков про­полоскал рубашку и ушел в номер. Сосед спал. Нужно было что-то делать. Преодолевая безразличие, Юшков пошел в душ. Постоял под горячей струей, под ледяной, снова под горячей и снова под ледяной. Растерся. Стало веселее. У него начал складываться план: изучить комбинат с самого начала, с того места, где получается брак, с мар­тенов. Сойтись поближе с людьми, стать здесь своим человеком. Вдруг что-нибудь да откроется? Уехать он всегда успеет, а других идей у него нет.

В восемь сосед проснулся, и они пошли ужинать. Нижнетагилец взял инициативу в свои руки: «Кто сегодня заказывает, я или ты?» — «Давай я».— «Ладно. В другой раз я».

Около эстрады сидели принаряженный Аркадий Семенович и женщина из Одессы, которая вчера вязала в холле перед телевизо­ром. Она была в шелковом платье с большой брошью на груди. Зна­комый усатый парень сел за их столик. Ухмыляясь, наклонился к женщине, зашептал на ухо. Она сначала придвинула к нему голову, потом отстранилась и покраснела. Наверно, он рассказывал анекдо­ты. Аркадий Семенович стал смотреть в сторону, заинтересовавшись вдруг лепкой вокруг плафонов. Парень поманил рукой официантку, что-то заказал. Прыгнул на эстраду, поставил на радиолу пластинку, отрегулировал звук погромче. Пока он возился, Аркадий Семенович и одесситка сердито перешептывались между собой. И тут нижне­тагилец сказал: «Хром есть». Юшков решил, что ослышался. «Где?!» — «Хром есть. Четыре вагона. Но мне он не годится. Я его не беру».— «Почему?» — «Он не по ГОСТу. Завышен марганец».

Стараясь оставаться спокойным, Юшков спросил: «На много за­вышен?» «На двенадцать соток».

Тыча вилкой в бруски жареного картофеля, важно сопел: он, мол, не берет что попало. Снабженец, наверно, он был хороший, но металловедению его никто не научил. Лишние двенадцать соток мар­ганца в этой стали, хоть и были отступлением от ГОСТа, ее не пор­тили. Юшков боялся выдать себя. «Что ж этот бригадир не пытался всучить никому?» — «Что он пытался и что не пытался, мы с тобой знать не можем».— «А ты сам,— спросил Юшков, не заметив, что перешел на «ты»,— так и будешь сидеть до конца месяца, пока хром не пойдет?» — «Против лома нет приема. У меня, кроме хро­ма, полно дел. Я тут еще только неделю, а уже две позиции сверх фондов выбил. У меня тут два десятка позиций».

Усатый парень около эстрады пригласил танцевать одесситку. Она отказалась. Он топтался перед ней, теряя апломб, а она мотала головой. Аркадий Семенович шлифовал пальцами свою рюмку. Те­перь, когда появилась надежда и Юшков знал, что ему нужно бу­дет делать завтра, все вокруг получило смысл. Он начинал действо­вать, а действие, как ток в проводнике, создавало вокруг себя поле с силами притяжения и отталкивания. И Юшкову азартно хотелось, чтобы женщина отказала нагловатому парню и чтобы парень по­чувствовал себя побежденным.

Утром он вышел из гостиницы, когда его сосед еще спал. Если они, эти четыре вагона, существовали в действительности, то никто теперь не должен был его опередить. В пустом коридоре заводоуп­равления уборщица таскала из двери в дверь швабру и ведра, по­звякивала связкой ключей. Юшков встал около двери производствен­ного отдела. Час спустя появилась полная женщина. Она распари­лась уже с утра, тяжело дышала, льняное желтое платье потемнело под мышками. Следом сунулся было в комнату узбек из Ташкента. Она, обмахиваясь за своим столом веером из бланков, сказала ему: «На двери же написано! С восьми часов! Читать не умеете?» Было без пяти восемь. Юшков боялся, что эти четыре вагона может отдать кому-нибудь полная женщина. Ровно в восемь появилась Ирина Сер­геевна. Она сразу почувствовала волнение Юшкова. Пропустила в комнату, подала стул, попросила: «Подождите, пожалуйста, я сей­час». Расположилась за своим столом, вытащила зеркальце, приче­салась. Делала это так, словно причесывается по просьбе Юшкова и для его удовольствия. Таращась исподлобья в зеркальце, спросила по-приятельски: «Что у вас новенького?» «Посмотрите, пожалуй­ста,— попросил он.— У вас должна быть плавка с марганцем не по ГОСТу». Удивленно взглянула. Спрятала зеркальце, продвинула к себе аппарат. Набрала номер. «Слушай, Володя! У тебя есть четыре вагона хрома? Есть или нет?.. Ты на меня не ори! — Лицо ее вдруг стало не­красивым и грубым.— Ишь ты! Я тебе так поору, что больше не захо­чется! Мы документы на эти четыре вагона не оформляли!»