Вячеслав Тычинин - Год жизни

Последними вошли Крутов и Норкин. Игнат Петрович шумно отодвинул стул, сел на него верхом у самого стола, но сбоку, давая этим понять, что сегодня не он хозяин в кабинете. Леонид Фомич прошел за стол, обмахнул его носовым платком и разложил бумаги. Что-то не нравилось ему в сегодняшнем собрании, вселяло смутную тревогу. Никто не перешептывался беспечно с соседом, не улыбался, не курил по-мальчишечьи в рукав. Лица коммунистов были необычно сосредоточенны. Внезапно Норкин физически ощутил на себе спокойный, но внимательный взгляд многих глаз и невольно поежился. Но тут же распрямился. Чепуха! Мало ли он провел на своем веку таких собраний!

— Разрешите, товарищи... Для ведения собрания...— заученно произнес Норкин, не поднимая головы от бумаг.

Леонид Фомич всегда гордился своей организован-костью и педантичностью. И на этот раз он подготовил все, что полагалось. Не успели отзвучать его последние слова, как со скамьи, словно вышколенный ученик, уже поднялся Охапкин:

— Предлагаю в состав президиума трех человек... Персонально — товарищей Крутова, Норкина и...

Но в этом месте хорошо смазанный механизм собрания дал первую осечку.

— Арсланидзе в президиум!

Кто это? А, понятно: дружки-механизаторы.

— Товарищи, мы ведь уже решили — выбираем троих! — сказал Норкин.

— Вот и отлично,— насмешливые голоса механизаторов.— Пусть и будут трое.

Норкину пришлось уступить. Арсланидзе сел в президиум.

Сверх ожидания, когда Норкин попросил для доклада полтора часа, никто не запротестовал, не зашумел.

— Дать. Пусть говорит.

Монотонно читая отпечатанный на машинке доклад, не вдумываясь в смысл слов, Норкин продолжал чувствовать все ту же неопределенную тревогу, как будто разлитую сегодня в воздухе. Так бывает перед собирающейся грозой. Но что, собственно, случилось? Все идет как надо. Нервы, нервы... Подлечиться пора.

Доклад закончился в полной тишине. Ни одного хлопка. Крутов сложил ладони чашечками, готовясь аплодировать, но, озадаченный тишиной, опустил руки, начал поглаживать колени.

После перерыва — новая неожиданность. Норкин приготовился, как всегда, долго взывать: «Кто просит слова? Пожалуйста. Ну? Что же вы, товарищи? Давайте без раскачки, так мы до утра просидим. Ну, кто хочет выступить? Первому дадим без регламента. Василий Иванович, ты что-то хотел сказать? Вы, Игнат Петрович, не желаете выступить?..»

На этот раз не успели все коммунисты войти в кабинет из коридора, полного густого табачного дыма, как сразу же поднялись две руки.

Есть нечто сходное в том, как зреет человеческая мысль и напитывается весенней влагой зернистый снег. До поры до времени вешние воды скрыто совершают свою неторопливую извечную работу, незаметно изнутри подтачивая снег. Кажется, все так же несокрушимы сугробы, так же уверенно белеют они в полях, но настает день, и вдруг оказывается — обманчивой была их нетронутость. Жалкими плешинками лежит снег на черной, сытой, дымящейся земле. Куда ни посмотришь, всюду она, за одни сутки освобожденная от зимних оков.

Задолго до отчетного партийного собрания многие коммунисты начали всерьез задумываться над положением дел на прииске. Что же, так оно и дальше все будет? Вот переизберут они бюро, и пойдет снова Крутов командовать. И некому осадить его: Норкин — игрушка в руках Игната Петровича.

Крутов не первый год хозяйничал, на «Крайнем». Не первый год работал парторгом Норкин. Но лишь теперь созрела до конца решимость коммунистов. Все, что исподволь накапливалось за долгие месяцы, ожило в памяти, требовало действий.

Подготовленную резолюцию собрание отвергло. Приняли новую, признали работу бюро неудовлетворительной. Составленный для голосования список кандидатов забраковали, назвали новых.

И здесь Норкин обманулся.

— Товарищ Крутов. Оставим в списке для тайного голосования? — спросил Арсланидзе коммунистов, держа в руке свежеисписанный листок с фамилиями новых кандидатов.

— Оставим! — дружно откликнулось собрание.

— Товарищ Норкин. Оставим?

— Оставим! — еще дружнее.

Норкин перевел дух, с трудом погасил удовлетворенную улыбку. Ну вот. Пошумят, пошумят, отведут душу, а кончат тем же. Большие дети.

Пока работала счетная комиссия, Норкин озабоченно прикинул в уме, с чего начинать новому партийному бюро. Придется быстренько развязаться с делом Шатрова. Ограничиться строгачом. Рассмотреть баланс подсобного хозяйства. Уж больно много шуму вокруг него. Еще что? Ну, дальше видно будет...

Счетная комиссия вернулась в кабинет. Истомленные долгим ожиданием коммунисты побросали папиросы, приготовились слушать.

— ...За товарища Крутова семнадцать человек; против— шестнадцать. За товарища Норкина два голоса, против — тридцать один. Таким образом, в состав партийного бюро...

Норкин сидел оглушенный, с красными пятнами на лице, не чувствуя, что его губы растянуты непроизвольной кривой усмешкой. Он все еще не мог осмыслить того, что произошло. Так дружно включили в список для тайного голосования, а сами... Зачем же тогда? Поиздеваться? Краем глаза Норкин заметил насмешливые взгляды, которыми обменялись между собою коммунисты. Еще бы! Кому не ясно, чьи эти два голоса, поданные за Норкина!

Немногим лучше было самочувствие Крутова. Он, начальник прииска, глава коллектива, его вождь, прошел в состав нового бюро. Но как? Ползком. Спас один голос. Позор! Крупный пот оросил лицо Игната Петровича. Взмокрели даже ладони.

Во главе приисковой партийной организации оказался Арсланидзе. В тот же день новый парторг ознакомился с партийным хозяйством, которое в величайшем порядке сдал ему Норкин, и наткнулся на письмо из Атарена.

Крутов только черкнул взглядом по знакомой уже бумажке, утомленно сказал Арсланидзе:

— Опять на бюро? Что ж, давай...— И вдруг жалобно, дрогнувшим голосом, так непохоже на себя, добавил:— Заваливаем план, сидим без денег, а тут, изволь радоваться, опять мусоль дело Шатрова. И никто не хочет вникнуть в производство, помочь начальнику прииска!

Крутов сидел в кресле обмякший, постаревший, подперев голову рукой. Кирпичное от загара лицо все в мелких морщинках.

— Я еще не договорил, Игнат Петрович,— весело сказал Арсланидзе.— На этом же заседании бюро разработаем программу борьбы за план. Будем вытягивать наш «Крайний».

Перемену в своем положении Арсланидзе почувствовал сразу. И раньше к нему, как к члену партийного бюро, обращались многие, но теперь чуть не половину своего времени он вынужден был отдавать секретарским обязанностям. Приходил Кеша Смоленский:

— Георгий Асланович, скоро спортивный праздник. Комсомольская организация месяц к нему готовилась.

А Крутов не дает двести метров провода — наладить радиорепортаж со стадиона.