Анатолий Липицкий - Пересечения

— Где Миша? Где Сафронов? — Петр нигде не видел ленинградца. — Всем спрятаться в развалинах, должна быть еще одна машина. Да вон она!

Автандил меткой очередью уничтожил водителя. Грузовик вильнул, качнулся, медленно упал набок, врезался в каменный забор. Ящики со взрывчаткой посыпались на землю. Два немца в зеленых шинелях, истошно крича, умчались в глубь усадьбы.

Через несколько минут грузовик полыхал огнем, и все в развалинах затаили дыхание, ожидая нового взрыва. Но взрывчатка горела, потрескивая, как дрова.

Прошло еще полчаса. В тумане мелькали чьи-то фигуры, слышались голоса.

— А не пора нам уходить? — спросил самый нетерпеливый, белорус Паша. — Взрывать-то фрицам нечем.

— Уходить некуда, — пробормотал Петр, — голая дорога, догонят сразу же.

— Так никого же нет!

— Лежи! — приказал Петр.

— Так нет же, — улыбнулся Паша и поднялся во весь рост.

Громко пророкотала пулеметная очередь, и, обливаясь кровью, хватая руками воздух, Паша упал на обгорелые камни.

Петр успел заметить пляшущий огонек в окне дома слева и немедленно полоснул по нему из автомата. Огневой шквал обрушился на развалины. Стреляли справа, не жалея патронов.

И тут стало видно, как в глубине улицы появились недосягаемые для автоматов немцы с минометом.

Первые две мины изрубили осколками асфальт на дамбе, две с визгом и свистом лопнули на площади. Следующие разрывы накрыли развалины. Желтое пламя обожгло Петру глаза, звон в ушах не утихал.

Превозмогая боль в спине, Петр поднял автомат и дал короткую очередь по бегущим к развалинам серо-зеленым фигурам. Двое солдат упало, остальные стали отползать.

Петр оглядел товарищей. Один только Гончаренко остался невредимым.

— Беги, Гончаренко! — сказал Петр. — По дамбе уходи, мы прикроем. Беги!

Парень посмотрел на друзей, одобрительно кивающих ему, на автомат в своих руках, на обгорелые кирпичи развалин и отрицательно покачал головой. Повернувшись к раненному в плечо Автандилу, стал помогать ему перевязывать рану обрывком рукава рубашки. Рядом с ними хлопнула мина, грузин уронил голову на камни. Контуженный Коля, заикаясь, спрашивал: «Уже кончилось? Уже не стреляют? Почему так тихо?»

Петр хотел повернуться к нему, но не успел. Немцы двинулись в атаку. Они дошли до самой стены склада, когда с двух флангов длинными очередями повели огонь Петр и полуослепший, раненный в голову рыбак.

Немцы откатились, оставив перед развалинами раненых и убитых. И в этот миг с моря донеслись звуки сирен, выстрелы, грохот орудий, «Десант! — понял Петр. — Наконец-то десант».

Немцы у миномета торопливо швырнули в трубу снаряды из ящика.

В грохоте разрывов Петр не слышал криков и стонов товарищей, а лишь видел, как пытался переползти с моста на место старик рыбак, но взрыв накрыл его. Петр чувствовал, как осколки впиваются в спину, как отнялось левое плечо. На секунду он потерял сознание, а когда очнулся, увидел, что Гончаренко лежит на боку, заваленный рухнувшей стеной, и немцы приближаются, не таясь.

Собрав последние силы, Петр прижал приклад автомата к плечу и, хорошо различая лица фашистских солдат, выпустил в них длинную безжалостную очередь.

Он еще видел, как падали враги, но выстрелов уже не слышал. Он не видел, что, бросив миномет, убегают зеленые фигуры в туман. Не слышал рева катеров десанта канадской армии, идущей на полосу дюн.

Перед глазами его поплыли зеленые берега Десны, улицы города Чернигова, могила в вишневом саду, танковая атака под Смоленском, бараки Схевенингена, островерхие крыши Амстердама и милое преданное лицо женщины, имени которой он уже не смог вспомнить и произнести.

К надгробию русских военнопленных, похороненных на городском кладбище у залива Зейдерзе, в День Победы люди приносят яркие свежие цветы. Приходит на кладбище и немолодая красивая женщина. Ветераны войны, бывшие участники Сопротивления, кладбищенские рабочие помнят ее молодой, отчаянной, бесстрашной. И скорбят вместе с пою о тех, кто навсегда остался здесь в могилах.

Узкая рука женщины с тонкими пальцами, вся в мелких морщинках, кладет цветы на плиту братской могилы.

На плите черными буквами выбито: «Петер с Украины и его четыре товарища». И ниже: «Благодарные Нидерланды помнят ваш бессмертный подвиг».

Телеграмму принесли темным декабрьским вечером. Варя наугад расписалась в получении, прошла большой двор, осторожно ступая по камням и битым кирпичам, разложенным цепочкой до крыльца, и лишь в комнате тревожно взглянула на печатные буквы текста: для новогоднего поздравления рано. Голос мужа показался неясным, далеким:

— Что с тобой? Неприятность? Что?

Узкий в плечах, невысокий, с мелкими чертами лица, костлявыми длинными пальцами, Дмитрий казался мальчиком, преждевременно повзрослевшим.

— Поедешь, да? — шепотом спросил он у жены. — Конечно… Денег вот нет. — Он положил телеграмму на край стола, утолил любопытство матери, высунувшей голову из-за кухонной двери: — Сестра у нее умирает. В Кривом Роге. Ехать надо, а денег нет.

— Я схожу к Любенкам, — деревянным голосом сказала Варя. — Попрошу у них, потом расплачусь. — Не дожидаясь согласия мужа, накинула на плечи перелицованное и штопанное зимнее пальто.

Сборы у Вари были недолгими. Хозяйственная сумка вместо чемодана, белье, полотенце. Дмитрий и его мать делали вид, будто в доме ничего не происходит. Старуха скрипела на кухне кроватью, Дмитрий сидел за столом в комнате, мрачно посматривая на сборы жены, и не шевельнулся, когда Варя сказала:

— Не забудь оформить мне отпуск. Ну, до свиданья этому дому. Ты бы провел, Митя.

Дмитрий бросил испуганный взгляд в сторону кухни. Разозлился на то, что Варя видит его испуг, но все же поднялся, набросил на себя, как был в майке, полушубок, вышел с женой на крыльцо.

— Чего еще провожать? — бормотал он в темноте неуверенно. — Скоро будешь дома, не задержишься.

Варя прикоснулась пальцами к его худой щеке, острая жалость к себе самой и к нему поднялась судорожным спазмом.

— Поехали вместе, Митя.

— Не, — прошептал он.

— Я ведь могу и не вернуться. Ты знаешь?

Он промолчал, лишь вздрогнул, и Варя почувствовала эту дрожь, обнимая его.

— Поехали, глупый. Ведь она здоровее нас обоих. Уедем, заживем как люди. Помогать ей будешь, я ведь понимаю…

В сенях звякнуло корыто, скрипнула дверь. Варя ощутила, как напружинилось, насторожилось тело Дмитрия.

— Прощай, Митя, — сухо сказала она, легко касаясь губами его губ.

— Прощай.

В Ромодане у нее пересадка. В зале ожидания тесно, душно: транзитные пассажиры в тревожном полусне маяли долгую зимнюю ночь. То и дело мимо вокзала, заставляя землю содрогаться, проносились поезда.