Анатолий Липицкий - Пересечения

За полтора года замужества Варя ни разу не выезжала из Лубен, хотя ее всегда манила дорога и волновали гудки паровозов, доносившиеся по ночам в опостылевший дом Запрудных.

В Одессе, на улочке, пропитанной запахами моря, стоял домик, прячущий красную черепицу крыши в густую зелень акаций. В этом доме они жили почти все время втроем: мать и две дочери-двойняшки, жили ожиданиями мужа и отца — капитана торгового флота. Он приезжал редко и ненадолго, веселый, добрый, сильный, и, словно наверстывая упущенное в разлуках, баловал жену и дочурок. Он учил девочек плавать, вечерами писал книгу о далеких странах и морях и потихоньку жаловался жене: «Не могу я их распознавать, наших маленьких. И родинки одинаковые! Ты хоть одевай их по-разному». Но сестры обижались, если им предлагали разные одежды, хотели иметь все одинаковое. Они привыкли, что их трудно различать, и это стало для них забавной игрой. «Варя!» — обращался кто-нибудь к крохе, а она поучающе отвечала: «Я Галя». Через несколько минут обученный звал одну из сестер: «Галя!», а она возражала: «Я Варя».

Летом море звало их к себе горячим песком, камушками, валунами, обросшими ярко-зелеными бородами, теплой соленой водой. И целыми днями на прибрежной гальке мелькали выгоревшие трусики, белые панамки и шоколадные маленькие спины сестер.

Зимой деревья и кусты вокруг дома стучали голыми ветвями в замерзшие окна, призывая девочек послушать, не идет ли весна, не шуршит ли тающий лед у берегов, не дует ли ветер из Турции, несущий тепло и запах миндаля.

Детство у сестер закончилось сразу, летом сорок первого, когда девочкам вместе было восемь. Отец не возвратился из последнего рейса, призванный в военный флот. Над Одессой рокотали самолеты и гремели взрывы. Однажды мать ушла за хлебом и не вернулась. Бомбы падали в садах и на улицах. Через дорогу напротив их дома взрывом сломало большой каштан. Девочки забились за шкаф и проплакали до вечера, прижимаясь друг к дружке. Пришла соседка и стала собирать их в дорогу.

— Тетя, — обратилась Галя к женщине, — а почему дерево поломатое? Это война его поломала, да? А куда ты нас поведешь, тетя? К маме?

Но мамы не было. Была длинная дорога морем, потом ехали поездом, в телеге. И — детский дом под Свердловском, в лесу над озером, окруженным нежными березами. Высоко над землей изредка мелькал пушистый хвост рыжей белки, где-то, всегда далеко, постукивал дятел. Мимо озера проходила дорога, по которой время от времени проезжала со скрипом телега на старую мельницу. Лошадь утвердительно кивала головой, седой дед-возница глотал дым самокрутки, и ничто в этом тихом мирном бору не напоминало бы о большой войне, опалившей пожарами фронтов всю страну от моря до моря, если бы не тоска по маминым ласковым рукам, по дому, если бы не приходили в детский дом солдатские треугольные письма с чернильными штампами «Проверено военной цензурой», если бы не пустые рукава пиджаков да не скрипучие костыли под мышками тех немногих мужчин, которых приходилось видеть. А осенью сорок четвертого года в эту лесную уральскую даль пришло извещение сестрам о гибели их отца.

Плафон едва освещал вагонный отсек. В черных окнах качались отраженные полки, никелированные кронштейны. Спящие пассажиры, прислонясь друг к другу, тоже покачивались в такт движению на нижних полках.

Варя не могла уснуть. В соседнем отсеке перешептывались мужчина и женщина. Слова их сливались в монотонное бормотание, назойливое и раздражающее. Женщина тихо всхлипывала, а мужчина что-то настойчиво доказывал, и наконец Варя услышала грубое и категоричное:

— Я не хочу ребенка! Понятно?!

Оказывается, не только Дмитрий умеет говорить такое. Наверное, это очень приятно — утверждать так категорически. Ведь и замуж она вышла потому, что Дмитрий был решительным и категоричным, а ведь нравился ей больше другой парень, Виктор Веселов, да уж больно скромным был, робким, как девочка. Если бы знать, что за грубостью и решительностью скрывается обыкновенная трусость, страх перед матерью, не больше. Разве могла она думать, выходя замуж, что ее берут лишь потому, что старухе Запрудной стало невмоготу управляться одной по хозяйству и она уступила слезной просьбе сына, едва увидев Варю и узнав, что она детдомовская? Сидя за свадебным столом, она не знала, что ей очень скоро придется распрощаться с радужными мечтами о своей семье, доме, муже, любящем, сильном, мужественном…

Дмитрий был ласковым и после свадьбы. Когда свекровь выходила во двор или в хлев. Варя приникала к груди мужа, тихонько спрашивала: «Ты любишь меня?» — и, не дожидаясь ответа, смеялась, счастливая. Она не видела его испуганных глаз, иначе многое поняла бы раньше. Только когда сказала, что будет матерью, объявила с благоговейной счастливой торжественностью, он выдал себя:

— Маму… спросить надо.

— Что ты говоришь? Спросить? Как ты можешь?.. Ведь я теперь сама буду мамой.

— Еще неизвестно. Понимаешь, нам будет трудно…

— Митя! — она с ужасом подумала, что ее могут заставить что-то сделать тому, маленькому, внутри ее. — Ты же муж мой. Отец его, понимаешь?

Он молчал, и впервые Варя поняла, что в этом молчании — приговор их любви, их счастью.

На следующий день свекровь сказала Варе:

— На аборт сходишь. Рано вам. (Варя упрямо покачала головой.) И не супротивься. Что вы смыслите в жизни-то?

— Никуда я не пойду, хоть вы меня повесьте, — сказала Варя сквозь слезы. — Я буду рожать.

— Дура ты! — крикнул Дмитрий. — Тебе же хуже будет, ты подумай. (Варя с ненавистью посмотрела на его измученное страхом лицо.) И не гляди на меня так, я не убийца, не проходимец с улицы!

— Правильно, сынок, — сказала старуха. — Детдомовская она. Еще неведомо, чье дите в ней: ходють к ней всякие инженейрия, комсомолия, собрания водють, а комсомолия — чай, тоже детей рожает обнаковенно.

Варя онемела. Нужно было повернуться и бежать из этого дома, но не было сип. Она цеплялась за призрачную надежду: все образуется, как-нибудь уладится — по той естественной для человека вере в добро, которую воспитали в ней и родители и детский дом. Верилось: ребенок свяжет их с Дмитрием общей радостью и общими заботами. Хотелось, в конце концов, чтобы хоть одному живому существу она стала необходима.

Пытаясь сломить упорство жены, Дмитрий надоедливо уговаривал ее, но она молчала и старалась не глядеть в тоскливые просящие глаза. Ей приходилось носить ведра с водой и пойлом для свиней, убирать в хлеву, таскать дрова в дом. Она терпела и ждала: еще четыре, три месяца…

Однажды вечером Варя решила вытереть пыль с буфета. Дмитрий уже возвратился с работы, умылся на кухне, поужинал и рассказывал матери о какой-то шабашке, о деньгах. Варя, стоя на табурете, медленно листала старенькую книгу, подарок сестры еще с детства.