Анатолий Вахов - Утренний бриз

Пурга, перемахнув лиман, с яростью и гулом навалилась на молчаливое, с темными окнами здание ревкома, дробно забарабанила по крыше и, со скрежетом оторвав лист железа, грохнув им, унеслась в серую, зыбкую мглу; пурпурное полотнище флага над крышей, хлопая, напряглось так, что сгибался флагшток. Казалось, над ревкомом плывет факел, который пурга пытается погасить, но не может, ей не хватает дыхания.

Где-то со звоном вылетело и рассыпалось оконное стекло. Бухнула, звякнула крючком неприкрытая входная дверь, и по коридору, по комнатам прошла волна студеного ветра, наполнила кабинет Мандрикова, шевельнула на его столе бумаги, сбросив на пол несколько листков, перебрала черные волосы неподвижно застывшего Гринчука, коснулась лица Нины Георгиевны.

Она медленно подняла опущенную на грудь голову. Из-под шапки на лоб выбились спутанные заиндевелые волосы. Нина Георгиевна механически застегнула шубу. Она стояла у двери, прислонившись к косяку, там, где ее застали последние, прозвучавшие в начавшейся пурге выстрелы.

Сколько прошло времени после них, она не знала. В ее памяти был какой-то провал. Может, это произошло только что, а может быть, вчера или много-много лет назад. А может быть, ничего и не было и все это — тяжелый, страшный сон?

Нина Георгиевна подняла замерзшую руку, провела ладонью по лицу, потом потерла лоб и прошептала:

— Что это я… что со мной?..

Губы ее, воспаленные и как бы чужие, с трудом ей повиновались. Услышав свой голос, она испуганно вздрогнула. Ей показалось, что рядом заговорил кто-то чужой — хрипло и растерянно.

Нина Георгиевна оторвалась от косяка, выпрямилась, прислушалась, но ничего, кроме гула и посвиста пурги, не смогла разобрать.

В кабинете становилось темно. Семен лежал на диване, вытянувшись, прижав руки к груди. Так их сложил Мандриков. Нина Георгиевна словно снова увидела Мандрикова, его товарищей, и огромная, нестерпимая тяжесть горя, ужаса, отчаяния легла на ее сердце, сдавила его так, что она покачнулась и слабо вскрикнула.

Шаркая по полу затейливо расшитыми торбасами, она подошла к дивану и зачем-то дотронулась до плеча неподвижного Гринчука. Его смуглое лицо постепенно сливалось с густеющей темнотой. Оно словно таяло в ней:

— Семен… — тихо позвала Нина Георгиевна, хотя знала, что он не услышит ее, как не услышит ее и Мандриков, и все, все ее товарищи, ее друзья, которых она так поздно нашла и так быстро потеряла. Все они лежат там, за стенами, в снегу, — мертвые, холодные, и пурга отпевает их, прикрывает снежным саваном. «Зачем, зачем я осталась в живых, почему я не пошла с ними? — лихорадочно, с ощущением страшного одиночества думала Нина Георгиевна. — Для чего я буду жить? С кем мне…» Мысль ее оборвалась. Перед ее глазами встал облик Наташи Моховой. Нина Георгиевна сжала на груди руки. Как она могла забыть о ней? Нину Георгиевну охватила тревога. Слышала ли Наташа выстрелы? Знает ли, что произошло? Не ворвался ли к Наташе Струков со своими негодяями Ей нестерпима была сама мысль, что она когда-то жила с этим человеком.

Она резко повернулась и шагнула к двери, но тут же остановилась, подбежала к столу, на котором лежали револьверы, оставленные ревкомовцами перед их выходом навстречу гибели. Нина Георгиевна схватила ближайший. Это был наган Мандрикова. Ей показалось, что рукоятка оружия еще хранит тепло руки Михаила Сергеевича.

В коридоре ее встретил сквозняк. В полураскрытую дверь, в разбитые пулями окна пурга наносила Снег. Сухой, колючий, он реял в воздухе, устилал пол. Титов по-прежнему сидел на полу, прислонившись к стене, против того окна, где пуля, разбив стекло, ужалила его в сердце. Снег запорошил комиссара радиостанции, и он походил на мраморную статую.

Нина Георгиевна, перекрестившись, пробежала мимо тела Титова и оказалась на крыльце. Пурга набросилась на женщину, забушевало вокруг темно-серое месиво снега и мглы — с воем и свистом, улюлюканьем и шипеньем.

Нина Георгиевна, оглушенная и ослепленная, соскользнула с крыльца, упала в снег, но тут же поднялась на ноги и ринулась к школе, где в каморке Куркутского после его отъезда жила Наташа. Но едва она сделала несколько шагов, как услышала пьяные мужские голоса. Она замерла на месте. Голоса становились громче. Они приближались. Нина Георгиевна попятилась и вспомнила о револьвере, который был зажат в ее руке.

Она подняла револьвер и, вытянув руку, нажала на спусковой крючок. Раздался сухой выстрел. Пурга сразу же поглотила его. Как и голоса. Их больше не было слышно. Но тут раздалось грязное ругательство. Нина Георгиевна вновь выстрелила и бросилась в сторону. Послышался чей-то крик, но его заглушил беспорядочный треск винчестеров. Несколько пуль, с визгом прошивая пургу, пронеслись над головой Нины Георгиевны. Она бежала к школе. Ноги вязли в глубоком снегу. Сердце нестерпимо билось. Нина Георгиевна споткнулась и, не удержав равновесия, упала лицом в снег.

Она не успела подняться, как почти рядом с ней с топотом пронеслось несколько человек. Они кричали, ругались, стреляли на ходу.

Выждав с минуту, Нина Георгиевна поднялась и снова побежала. Бандиты сейчас в ревкоме. А оттуда они могут броситься в школу, чтобы расправиться с женой Мохова. Надо спасти Наташу, увести, скрыть от опасности. Нина Георгиевна бежала, падала, поднималась и снова падала. Снег набился ей за воротник, облепил волосы. Шапка была потеряна еще у крыльца ревкома, но она не заметила этого.

Нине Георгиевне казалось, что у нее иссякли последние силы, но тут она вспомнила Струкова, его пьяное, изуродованное злобой лицо, и страх за жену Мохова снова подхлестнул ее. Наташа Не должна попасть в руки негодяев. Она же беременная, она ждет ребенка.

Шатаясь, едва переставляя ноги, Нина Георгиевна прибрела к школе и ужаснулась. Сквозь стену снега желтоватым тусклым пятном светилось окно Наташи.

— Боже мой! — застонала Нина Георгиевна. — Она ничего не знает!

— Кто там? — отозвалась на стук в дверь Наташа.

Голос у нее был испуганный, дрожащий. Нина Георгиевна, привалившись к двери, назвала себя. Наташа впустила Нину Георгиевну, торопливо приговаривая:

— Вы, вы! Наконец-то! — Наташа заплакала. — Что произошло? Как же это так?

Она не могла говорить. Нина Георгиевна, не закрывая дверь, увела Наташу в комнату.

— Одевайся! Скорее одевайся! Потеплее. И окно, окно занавесь!

— Я никуда не пойду, — покачала головой Наташа, послушно занавешивая окно. — Я буду ждать Антона…

Нина Георгиевна, которая все еще не выпускала из рук револьвера, гневно сверкнула глазами. Голос ее зазвенел:

— Не говори глупостей! У нас мало времени. Сейчас сюда ворвутся эти… — она не договорила, но Наташа поняла ее. Лицо женщины покрылось бледностью.