Василий Андреев - Арина

— Да зря ты, Тимофеич, там ищешь… Я же говорю, в груди у меня что-то… ну, вернее, в левом боку.

— Все равно печень не мешает проверить, — сказал серьезно Дмитрий. — В вашем возрасте она часто пошаливает. А симптомы бывают обманчивы: вроде болит одно, а на деле, глядишь, совсем другое… Я вот думаю, надо вас в хорошую клинику определить. Там вам сделают комплексное обследование, кое-что подлечат. А тогда уж и покатим в деревню здоровым огурчиком.

Иван Иванович хотел было признаться, что никакой бок у него не болит, что все это он придумал. У него просто-напросто стонет душа, ему страшно оставаться одному. А пуще всего он боится за Дмитрия, у которого устойчиво держалась апатия к жизни, зато и прибежал к нему спозаранку. Однако в последнюю минуту он передумал, не стал об этом говорить Дмитрию и лишь наотрез отказался от больницы.

— Нет, Тимофеич, ты уж не сердись, но в твою клинику меня и леший не затянет, — сказал он, надевая рубашку. — Ты подумай, что мне там делать? Сам же говоришь, хвори во мне нету, и ты прав, я чувствую себя вполне прилично. Вот и в груди, кажись, начинает отпускать…

— Ну, смотрите сами… — не стал настаивать Дмитрий и свернул фонендоскоп, запихал в письменный стол. — Я-то думал, вам полезно будет подлечиться после такого…

— Что верно, то верно, — выдохнул трудно Иван Иванович и закивал в знак согласия белой головой. — Тряхнуло нас с тобой крепко, хуже лютому врагу не пожелаешь. Да что теперь поделаешь, лишь время, может, потихоньку все выправит. Я ведь, когда не стало Алексея, сперва тоже на весь белый свет озлился, на всех людей, я видеть никого не мог… И если б не Катюша, сам знаешь, не ходил бы уже давно я по земле. Она тогда во мне будто что перевернула, меня, хочешь верь, хочешь нет, напротив, потянуло к людям. Я наконец понял, одному человеку нельзя, он не зверь какой, чтоб в берлоге сидеть. Видишь, как оно было… А ты хочешь в захолустье забиться, на Москву обиделся, на людей, тут живущих. Нет, что ни говори, а не дело это, я такое, прямо скажу, не одобряю, нет, не одобряю… Это я тебе как сыну говорю, ведь теперь ты у меня один во всем свете остался… Катюши уже нет, а я вот увижу тебя, поговорю с тобой, и мне как-то сразу на душе легчает…

Дмитрий закурил сигарету, несколько раз нервно затянулся, подавленно сказал:

— Трудно мне, Иван Иванович, ходить по этим улицам, видеть эти дома… Тут все напоминает о ней… Порой прямо ну хоть…

— Нет, нет, так нельзя, Тимофеич, это совсем никуда не годится, — взволнованно заговорил Иван Иванович. — Такой путь нам не подходит. Ты коммунист, тебе это не к лицу, а я хоть и беспартийный, но старый солдат. А что тогда остается? Стало быть, только одно — жить… Ты знаешь, мне ведь тоже нелегко, я ее часто во сие вижу. Сегодня вот как-то по-новому приснилась. Будто стоим мы с ней в прихожей в боксерских перчатках, а бой никто начинать не хочет. Я говорю, нападай ты, а она просит, чтоб я. Ну уступил я ей, один раз слабо ударил в плечо. А она не отвечает, стоит с незащищенной грудью и смеется, только в глазах проглядывает что-то вроде укора. Тогда я решил покрепче стукнуть, чтоб вызнать у ней спортивный азарт, и прицелился в другое плечо, выкинул руку вперед. Она в это время крутнула всем корпусом, пригнулась, и я попал ей прямо в лицо. Кровь сразу потекла тонкой струйкой по ее губам, подбородку, а она хоть бы что, все так же стоит и смеется. И опять в ее веселых глазах тот же самый укор…

Вот я теперь я думаю: что означает этот странный сон? Почему она так глянула на меня, как при жизни никогда не глядела? А может, я как раз и есть главный виновник Катюшиной гибели? Я же научил ее этому проклятому боксу… Может, не знай она разных там приемов, то и не кинулась бы так отчаянно на бандита?..

— Ну что вы, что вы, Иван Иванович! — пытался успокоить его Дмитрий, сам расстроенный услышанным рассказом. — Какой же вы виновник?.. Она уж такая была, что не могла обходить зло… А вас поскорее надо увозить отсюда. В деревне, я уверен, вам легче будет…

— Ты обо мне, Тимофеич, голову не ломай, — отмахнулся Иван Иванович. — Мне уж ничего не страшно, я словно задубел. Я, считай, всю жизнь в горе купаюсь, как топляк в воде… Да и так давай рассудим, а какой русский не знал горя? Сполна его хватало в России во все века. Ты вспомни, кто только не лез на нашу землю: монголы с татарами, шведы там разные, эти — как их? — псы-рыцари, французы-шаромыжники, турки, япошки… А еще англичане долговязые, когда Толстой воевал… Потом пошла гражданская, стали свой своего убивать… Ну, а про последнюю-то войну и вспоминать страшно, столько горя она принесла нашему народу!.. Я так тебе скажу, не было такого времени, когда бы русский человек жил в покое да радости. Вот только теперь чуть и расправляет он плечи, уже, слава богу, тридцать с лишним лет войны не знаем. Но чего это стоит? Сколько сил забирают разные там ракеты, бомбы, спутники!.. А что поделаешь?.. Врагов у нас вон сколько, лишь крепким кулаком и можно их образумить…

Да, так ты говоришь насчет деревни… Конечно, спасибо тебе, Тимофеич, что жалеешь старика, а все равно не могу я туда поехать. Сам посуди, это опять мне привыкать к новым людям, незнакомым местам…

В это время зазвонил телефон. Дмитрий сразу встал с кресла и взял трубку, с кем-то вежливо поздоровался, потом сказал: «Да, да, у меня… Конечно, заходите, какой может быть разговор». Положив трубку, сообщил Ивану Ивановичу, что его разыскивает Оля, которая сейчас к ним придет.

— Вот добрая душа… мается… — вздохнул Иван Иванович. — Все боится, что я руки на себя наложу, каждый день прибегает. А сегодня, видишь, опоздала… Вот она и встревожилась.

Дмитрий не раз собирался спросить, не знает ли Иван Иванович его дядю, который почему-то был на похоронах Кати, но все как-то забывал об этом. А сейчас после звонка Оли он снова о нем вспомнил:

— Иван Иванович, а вы не знаете, кто такой тогда распоряжался на кладбище?.. Вот тот, что с повязкой еще был?..

— Это лысый-то такой?.. — Иван Иванович наморщил лоб, напрягая память. — Так то был Катюшин начальник, парикмахерской заведует… Она его что-то не любила. А так я больше ничего о нем не знаю.

«Выходит, скатился дядя, — подумал Дмитрий. — Зато у него и вид был пришибленный. Теперь ясно, отчего он Сотовку забыл. Когда летал высоко, до нее ли ему было, а после падения стыдно туда показываться…»

Прибежавшая к ним Оля в один миг каждому нашла какое-нибудь дело: Дмитрия заставила помыть принесенный ею арбуз, Ивана Ивановича попросила наточить нож.

— Бобыли несчастные… сидят, ждут у моря погоды, — незло выговаривала им Оля. — А в холодильнике хоть шаром покати… Сахару всего три кусочка, хлеба кошке на завтрак не хватит. Прямо дети малые, дороги в магазин не знают.