Андрей Куторкин - Валдаевы

— Здравствуйте.

Андрон удивленно взмахнул длинными бровями и сказал:

— Дружки всегда приходят в дом во время еды. Подходите, князья. Издалека ли?

— Снизу вверх… Из-под горы да к вам.

— Что скажете?

— Мы завтракать пришли.

— Ко мне? А почему я вас кормить должен?

— А как же… Мы сруб для твоей избы рубим.

Брови Андрона изумленно полезли вверх, он часто заморгал.

— Ошиблись вы, князья.

— Не ошиблись. Ты Андрон Алякин. Мы тебе сруб начали рубить.

— Велик ли?

— Пятистенный. Поперек аршин восьми, в длину — шестнадцать.

Андрон смущенно хлопнул себя по ляжкам, начал допытываться, кто их нанял?

— Бойкий мужик нанял.

— Может, Захар, старший сын мой?

— Кто ж знает, может, Захар твой.

— Сколько заплатить посулил?

— Четвертной на твоем хлебе с хлебовом.

Пытал потом Андрон своих сыновей Захара и Назара, но те начисто открестились от сговора с татарами. Снова пристал к артельщику: кто нанимал? И тот рассказал, что встретил их у Белой Часовни человек, говорит: «Айда, на работу найму!» И когда шла артель мимо алякинской избы, сказал: «Завтракать, точеные головы, сюда приходите». И тогда догадался Андрон — это Трофим Лемдяйкин их нанял. Дал себе зарок проучить Трофима, одного из самых жуликоватых мужичков в Алове.

— Гляди, как бы он тебя сам не проучил, — заметил Афоня Нельгин, когда вместе с Парамоном и Аристархом брал расчет у Андрона Алякина за сделанную работу.

Так оно и вышло.

На другой день повстречал Андрон Трофима Лемдяйкина:

— Скажи по совести, ты татар нанял сруб рубить?

— Вестимо, я. Смотрю, лес твой зря гниет, да и татар пожалел.

Вздохнул Андрон:

— Ладно, пусть рубят. Балки нет у меня для матицы. Не знаю, где взять.

— Вина полведра ставь — и найдем.

— Ради такого дела можно. Приходи в субботу.

Снарядились поехать на Суру в бор-беломожник. Приехали, и Трофим сказал:

— Руби сосну, голова точеная.

— Которую?

— Да ту, что на тебя глядит.

Ахнул Андрон от такой насмешки: ведь сосна — не балка, сосну выделывать надо, к тому же за порубку и под суд пойти можно. Снова провел его Трофим! И людям не расскажешь — стыдно.

— Убирайся с глаз моих! — крикнул он Трофиму. — Больше меня не проведешь!

— Эка напугал! В Алове дураков хоть пруд пруди. Каждого по разочку обмануть — и то на мой век хватит.

Сдержал художник Софрон Иревлин свое слово — пришел к Валдаевым, поздоровался с дедом Варлаамом и сказал:

— Ну, вот я к вам по уговору рисовать икону пришел, только ты скажи, какую хочешь?

— Мне Салавох нужен.

— Отлично, если не занят, посиди на лавке, расскажи что-нибудь. Я слышал, ты рассказываешь интересно, много сказок знаешь. Я рисовать буду, а ты про себя рассказывай.

— Может, позавтракаешь сперва?

— Нет, спасибо, я не голоден.

— Тебе об этом лучше знать.

Иревлин по-хозяйски устроился на скамейке возле стола, разложил краски, кисти, масло и принялся за работу. Дед степенно уселся напротив, послюнявил ладонь и пригладил виски.

— Ну, дед, рассказывай.

— А чего?

— Про себя.

— Нет, про себя говорить охоты нет.

— Тогда расскажи, откуда взялось ваше Алово.

— Про Алово? Могу рассказать… Давно это было. И вот что в ту давнюю пору приключилось… Стояла деревня на большой дороге — Рындинка. Люди в ней жили самые обыкновенные, но шла худая слава про них окрест. И вот почему. По соседству с Рындинкой было торговое село — Недоброво. По четвергам там базар был, а по весне ярмарка — вся округа съезжалась. Любили купцы Недоброво: и поторговать там можно, и погулять. А в Рындинку почти никто не заглядывал. Но не ведали гости заезжие про тамошний недобровский обычай: дома — ты хозяин, а что творится на улице, у соседей — ни слышать, ни видеть не смей. А потому не всякий приезжий купец или коробейник из Недоброва живым выбирался… Бывало, сгинет человек, ни слуху ни духу о нем, а через неделю — глядь, нашли труп возле Рындинки. Кому ответ держать? Рындинцам. Замотали их по судам да острогам, разорились они от откупов. Ну и порешили почтенные старцы:

«Уезжать надо на другое место».

Мирское дело — как закипело, так и приспело. Ночь для отъезда назначили, всем селом от мала до велика в дальний путь начали собираться. А легко ли бросать насиженное место? Настал день, когда надо было ехать, — началась суматоха… Загудело на кладбище, завопило — то бабы могильные кресты обнимали да причитали. Поздней ночью начали выезжать на дорогу телеги — скарб в них, детишки… В рядок построились и — н-но-о! — с рыданьем да слезами в путь потекли.

Долго ехали. Место высматривали, где бы поселиться. Доехали до дубовой рощи. Тут одна половина обоза осела, а другая дальше поехала. Ехали-ехали — к вечеру добрались до березняка, что возле Алова. В ту пору Алово из двух сел состояло — из Старого и Нового. А вокруг — леса леса…

Ну и решили рындинцы возле березовой рощи поселиться. Появилась так в Алове новая улица — Березовка. По-мордовски новую селитьбу Саром прозвали. Сар — значит болото. А по-русски то место Низовкой зовут. Земля, скажу я тебе, у низовцев ох какая плохая — камень да болото. Ладу между низовцами и старожилами никогда не было, а зла хоть отбавляй…

Долго рассказывал Варлаам об истории села Алова и про сельские обычаи.

— Скажи, дед Варлаам, — прервал его художник, — давно ли ты в зеркало не смотрелся?

— Помнится, стало быть, перед венцом. А на что тебе знать?

— Нигде в избе зеркала не вижу.

— Не держу, потому как не от бога оно сущего. Разобьется — беды не минешь. Примета такая есть.

— Ну, вот тебе и Саваоф, — сказал художник, вставая. — Хорош?

— Лик-то как живой, — удивился старик. — Дай тебе бог здоровья. Марфа! — позвал он. — Дай-ка человеку сотню яиц за работу.

— Ни одного не возьму.

— Деньгами хочешь?..

— Оба мы с тобой, дед Варлаам, художники, да только я красками пишу, а ты — словами. Как же с тебя плату брать?..

— Дай-то бог… Только чудно!.. Отобедаешь хоть с нами?

— Не откажусь.

— А вон и Кондрат с Гурьяном обедать идут.

— Знаю Гурьяна, хороший парень. С Парамоном и Афоней Нельгиным дружбу водит. Я его в церкви часто вижу.

— Вай, беда мне с ним, с ослушником, — вздохнул старик. — Книжки из Зарецкого таскает. Читает молчма…

В избу вошел старший сын Варлаама — кузнец Кондрат. Подошел к ведру с водой, ополоснул лицо.

— Про Гурьяна твоего толкуем. — Варлаам повернулся к Кондрату. — Ослушником растет.

— Сам его балуешь. Пошто в город пускал? Ты лучше расскажи, батя, какую шутку он с тобой сотворил!

— Да где же он? Вроде бы сюда шел.

— Во двор завернул.

— За такие шутки, про которые толкуешь, березовой каши бы наложить ему!.. — нахмурился дед Варлаам. — Послушай, мил человек. — Он повернулся к Иревлину. — Значит, молотили мы… Гляжу, озорничает и озорничает Гуря. Ну, и вдарил я его промеж лопаток граблей. Притих внучек. А утром глаза я продрал, глядь-поглядь — нет сноповязки. А мне в поле за снопами во как надо. Все обшарил — нигде нет, гляжу, задние колеса возле кузни валяются. Куда делась? Вышел за ворота. Глядь, мой рыдван посередь улицы, на самой дороге, дышлом вверх… Значит, Гурька его со злобы на руках на дорогу вынес. В рыдване пудов сколько? Пудов десять! Ну, да я заставил его… Как снес, так и принес.