Андрей Куторкин - Валдаевы

— Спасибо тебе, дядя Андрон, — со слезой пробормотал Тимофей. — Спасибо, люди добрые, спасибо…

— Ну, господь с тобой, — напутствовал его Андрон, дойдя до развилки. — Тебе туда идти, а нам — в эту сторону.

И когда Тимофей побрел домой, Наум Латкаев подмигнул спутнику:

— Ну, Андрон, изрядно мы с тобой согрешили. Я ведь как… я ведь хотел в конторе деньги ему отдать… Да ведь кошелек-то тяжелый был. По три червонца на брата выходит!.. Пойти, что ль, помочь колокол везти?

— Можно. Добрым делом покроем грех.

На берегу Суры стоял шум и гам. Люди теснились возле дровней, на которых возвышался большой колокол. Берег был довольно крут, полозья дровней вязли в песке. Веревки, за которые держались люди, натягивались, точно струны.

— О-ой! Наддай!

Клонятся головы долу, кропится потом земля.

— О-ой, в-взяли, р-ра-аз!

Вскипает под ногами, точно вода в котле, сыпучий песок.

Порск! — лопнула толстенная веревка.

Сбились люди в кучу-малу. Поднялись — и снова тянут. Один устанет — на его место двое готовы, трое уйдут — девятеро сменят их; проголодаются — сядут, закусят, речной водицы попьют — и опять за дело. Сил не жалеют: ведь поп сказал: кто колокол без устали будет тащить, тому бог грехи простит. А кто безгрешен?

Был охочим едоком Тимофей, но вот уже четвертый день за стол не садится. Уставится в одну точку мокрыми спелыми бобинами глаз и смотрит, смотрит, смотрит. На ходу что-то бормочет себе под нос. Порой остановится где попало, качается, но ни с места, словно вкопанный.

Не раз замечал Платон, его женатый сын, эти странности у отца, но отчего они — не угадывал. Как-то, возвращаясь с возом ивовых прутьев, увидел Платон, как побрел отец от избы к овину, остановился возле недоделанного плетня, начал недоуменно разглядывать прутья на нем, будто невидаль. Не догадывался Платон, что косо срезанные белые концы свежих прутьев отцу его, Тимофею, казались пальцами, сложенными в кукиш. Опустил отец голову на грудь и зашагал дальше, но вдруг снова остановился, обессиленно ухватился за ближайший кол.

— Ты что, тятя? — бросился Платон к нему.

Вздрогнул Тимофей, глянул испуганно на сына.

— Ты откуда, сынок?

— Вон прутьев нарубил да привез.

— А-а-а… — смутился Тимофей, заметив во взгляде сына сочувствие. И вдруг проговорил:

— Повеситься хочу.

Отшатнулся от удивления сын.

— Что приключилось-то?

Не сразу сорвалось с нерешительных губ Тимофея признание. А когда поведал сыну о своей оплошке с деньгами, тот вздохнул и сказал:

— Потерял — не в кабаке оставил…

— Думаю, облапошили меня Наум Латкаев и Андрон Алякин, Обнимал меня Андрон: «Давно, мол, тебя люблю». Знать, он меня и долюбил.

— Ну, будет горевать. Не изводись… Ты куда шел?

— В овин, за просяной соломой.

— Сам схожу. Домой ступай.

Не бывает ни кадушки без дна, ни веревки без конца. Настал-таки конец и неведению деда Варлаама. В доме сходок узнал он правду. Примчался домой весь взмыленный, грохнул по столу кулачищем — подпрыгнула расписная деревянная солонка, заплясала, упала на пол. Свалилась с нее крышка, будто шапка с пьяного, и соль рассыпалась: быть ссоре!

— Вон! В-о-о-н из моего дома, нелюди, рассукины сыны! Деньги присваивать?! А?! Сами мясо за столом крошить хотите? [3] По мордовским обычаям, крошить мясо за столом имел право только глава семьи. Во-он! Чтобы духу вашего не было!

Пыль столбом поднялась в доме — так расходился, разбушевался старик. Все, что под руку ни попадет, — об пол. Кричал до хрипоты, но, не слыша поперечного слова, утихомирился. Платон с отцом потихонечку вернулись в избу.

— Ну, хватит, стало быть. Перегородим нынче же избу, и двор, и усадьбу пополам. Левая сторона ваша, правая — моя!

— Благослови меня чем-нибудь, тятя! — умолял Тимофей.

— Что ж, можно скалкой по хребту!

— Спасибо и на том.

— А-а-а! — с новой силой разошелся дед Варлаам. — Да как ты, половой веник, смеешь отвечать мне?!

— Я только говорю, надо бы выделить нам что-нибудь…

— Неужто плохая доля — шестьдесят рублей?

— Да ведь обронил я их…

— А чего я говорил, когда в контору тебя посылал? Аль забыл?

— Дедунь! — не стерпел Платон. — Потерял он…

— Ты помолкивай там, желторотый!

— Ну и дели нас, коли хочешь, только делай по-божески, чтоб без обиды, — ворчал упрямый внук.

— Я вас поделю-у!..

— Так меня хоть пожалей, — не унимался Платон.— Разве не помнишь, сколько мы с тобой лесу вывели, сколь рыбы наловили, сколь раз ульи выставляли по весне — все вместе.

— Что ж? — Дед Варлаам почесал затылок. — Телочку тебе, внучок, пожалуй, ублаготворю, поросяток троечку подкину, кур пяток — и не проси больше. А разумничек, отец твой, уже деньгами свою долю взял, давно, поди, разбогател. Ну, с богом…

— Дедушка! — взмолилась старшая дочь Тимофея Василиса, — будь милостив, не оставь бесприданницей.

— Коли замуж не возьмут, отцу спасибо скажи.

Больно полоснули по сердцу Гурьяна обидные дедовы слова, и он проговорил срывающимся голосом:

— Отдай всю мою долю Василисе, дедушка!

— Поди прочь, стервец! — прикрикнул Варлаам и так пнул Гурьяна, что парень отлетел чуть ли не к двери. — Воли захотели?! Не благословлю! Все к черту промотаю!

— Дедушка! — канючила Василиса. — В ноги поклонюсь, не обижай ты меня, несчастную… — Она упала на колени, ткнулась лбом в лапти старика. — Пожалей ты меня…

— Встань, Василиска! — крикнул от двери Гурьян. — Не валяйся перед идолом бесчувственным!

Дед Варлаам и бровью не повел, словно не о нем было сказано. Но понял, что на сегодня хватит. Проговорил по-хозяйски:

— Ну, стало быть, больше никому ничего не дам. А вас отныне, — указал он пальцем на Тимофея и Платона, — отныне люди добрые будут называть не Валдаевыми, а… в нужде будете, попробуете, почем фунт лиха… а по-уличному будут звать вас… Я всей улице про вас расскажу! Накажу, чтобы звали вас… чтоб вас звали Нужаевыми!

— Ничего, знать, не поделаешь. Поносим и такое прозвище, — проворчал Тимофей.

— Кому чего обещал, пусть за мной идут, — буркнул дед и вышел из дому. Одеваясь на ходу, за ним метнулся Платон с женой Матреной. Варлаам скрылся в свинарнике, откуда, чуть погодя, выбросил за задние ноги двух маленьких поросят. Первый, описав дугу, плюхнулся на ступу и с визгом заковылял на ушибленных ногах в сторону. Второй ударился об окаменевшую от мороза толоку и сдох. Третьего поросенка Платон с Матреной так и не дождались.

Валдаевы прорубили вторую дверь для отделившихся, избу с пола до потолка перегородили крепкой дощатой стеной.

К вечеру в левой половине собралась вся семья Тимофея, которые отныне стали Нужаевыми, — одиннадцать ртов.