Андрей Куторкин - Валдаевы

— Слышал…

У Вениамина отлегло на душе. О его работе в чека никто не знает… На этот раз повезло.

Люстрицкий заговорил с ним о политике, но Вениамин прикинулся простачком: мол, ему все равно, кто красный, кто черный, кто белый, — он хочет быть сам по себе.

Оказалось, отряд Люстрицкого был создан неделю тому назад, после того как на сходке в Алове объявили призыв в Красную Армию. Те из молодых аловцев, которым не по нутру пришлась Советская власть, дезертировали — ушли в леса. Из них-то и состоял отряд Люстрицкого. Входило в него также пятеро из мордовского села Баево. Всего в отряде — двенадцать штыков. Ушли далеко от Алова и теперь кормятся возле женского монастыря — игуменья настроена против новой власти и всячески их поддерживает.

Оказавшись в отряде, Вениамин твердо решил удрать из него при первой возможности.

Многие аловские парни были призваны в Красную Армию.

Собрался на фронт и Андрей Нужаев.

Перед отъездом из Алова решил навестить Ивана Шитова, своего деда по матери, — тот жил на пчельнике недалеко от села.

Шел знакомой с детства дорогой — через зеленый подлесок на Красивой горе, мимо Лодомова озера, где мальчишкой пас скот после первого снега. Как-то в детстве на этом озере он провалился под весенний, ломкий лед. Еле-еле выбрался на берег, прибежал домой промерзший и мокрый до нитки. Потом долго трепала его лихорадка — все плыло перед глазами, чудились голоса, которые звали его на улицу, и он часто подбегал к окну, хотя домашние говорили:

— Не откликайся лихоманке: не отстанет.

А вот и пригорок, под которым начинается озеро Бороново, в которое пахари в старину погружали размачивать рассохшиеся деревянные бороны. Однажды в детстве, когда нес дедушке ужин, дошел до этого пригорка и остолбенел от ужаса: у самого берега качалась лодка, а на лодке стояло огромное чудовище. Вместо головы на плечах торчало подобие лукошка. «Черт! — пронеслась мысль. — Малявок ловит!» И вдруг бес назвал его по имени. Андрей хотел было бежать, но ноги словно приросли к земле. Чудище стащило с плеч подобие лукошка и превратилось в дедушку. Потом позвало:

— Ты чего там стоишь? Подь сюда.

— Перекрестись! — не своим голосом закричал Андрюшка оборотню.

Тот перекрестился. Андрюшка подошел.

— Дед, чего у тебя на голове было?

— Роевня.

— Для чего?

— От комаров.

— А я подумал, ты — черт.

И вспомнив об этом, Андрей улыбнулся и остановился на берегу. Дружно хохотали лягушки. Тут и там белели кувшинки, словно дремали в голубом дыму. От них исходил махорочный запах, как от курильщиков. Этот запах почему-то напомнил деда Урвана Якшамкина. Когда-то они вместе пасли коров. Бывало, проснешься в три утра, — еще темно, — а пока идешь по селу за стадом, досыпаешь на ходу. Наткнешься на первый попавшийся куст в лесу, и тот окатит тебя с головы до ног холодной росой — и сон точно рукой снимает… Стыдно было ходить с пастушескими поборами от избы к избе на троицу и петров день. Как-то сказал Урвану:

— Не стучись к Зориным, мы перед ними виноваты.

Накануне, отмахиваясь от слепней, зоринская корова обмотала вокруг дубка свой хвост и оторвала его почти под корень.

— Это не резон! — басовито ответил Урван. — Эй, кто дома есть? Хозяйка, пастушное нам спроворь.

Стыдно было глядеть в глаза Галине Зориной, которая вместе с матерью вынесла им каравай и несколько яиц…

А вон и дедова пасека.

Андрей ускорил шаги.

Призывная комиссия в Алатыре признала Серея Валдаева негодным к военной службе, и прощаясь с ним, Андрей сказал:

— Жалко… Вместе служили бы. Домой приедешь — Гале Зориной привет передай. Скажи, что мы тут еще два месяца пробудем.

Жили новобранцы в Красных казармах. Учились военному делу. Из окрестных сел к ним приходили родные с котомками, полными домашней снеди.

А перед отправкой на фронт к своему брату Герасиму приехала Галя Зорина. И не только к брату… На перроне, когда прощались, она подошла к Андрею.

— Путь тебе добрый.

Андрей хотел поцеловать ее, но постеснялся Герасима.

С конца перрона крикнули:

— По вагонам!

Затараторили колеса по рельсам. И глядя в распахнутую до отказа дверь товарного двухосного вагона, Герасим запел:

Новобранцы подхватили:

Проплывали мимо незнакомые деревни, укутанные в сады. Из садов тянуло яблочным духом, и Андрей вспомнил, что в детстве любил ночевать с отцом в шалаше, где лежали ароматные падалицы. Когда-то у них в избе жила Веронка, беженка. Она умела готовить из падалиц вкусное варенье — на свекольном сиропе. Веронка уехала в родные края два года тому. Добралась ли она до дома?..

Воспоминания о далеком детстве тянулись цепочкой; один далекий образ тянул за собой другой: вспомнился день, когда он, Андрей, впервые сам, без посторонней помощи, перебрался с печки на полати — сколько радости было!..

Приятно было ходить в лес за грибами, походя пинать поганки, воображая, что мухоморы — нарядные сынки богатеев.

Приятно было сидеть по весне под своими окнами и лакомиться нежными ивовыми сережками, что совсем недавно вылезли из почек. Выбегала из дому мать, отбирала ивовую ветку.

— Ты зачем эту гадость ешь? В брюхе зеленые червяки заведутся!

По весне погреб забивали снегом, который сохранялся до середины лета. Снег потихоньку подтаивал, и вода выходила из него по деревянной лунке в неглубокий колодец. Андрея заставляли вычерпывать из колодца воду. Он выливал ведро за ведром, смотрел, как образуется ручей, тянется все дальше и дальше, тревожа стебли травы, которые вздрагивают, словно кошачьи уши.

Жалко, что не свиделся с братом Семеном. Тот приехал совсем недавно в Симбирск, на работу в губчека. А домой так и не завернул. Старший брат Куприян как в воду канул. Живой ли?

Колеса вагона весело постукивали, напоминая топот копыт, будто резвые парнишки ехали в ночное. Конница, наверное, скачет так же весело…

Богатство женского монастыря таяло с каждым днем; а тут еще сел на шею монастырскому хозяйству отряд Люстрицкого, которому игуменья вызвалась помогать, — каждый день приходят из отряда посыльные, тащат из оскудевших кладовых последние крохи. И часто, вздыхая, сетовала игуменья сестрам на смутные времена: