Андрей Куторкин - Валдаевы

Блеснули красивые Захаровы глазищи. Вот оно что! Ну, настал час!.. Вон как все просто получается… Шепнуть надо мельнику, а дальше все само собой пойдет.

Но Елисей, вызванный Захаром на свежий воздух, не сразу поддался. Долго хмурил свой низкий, медвежий лоб, а потом сказал, что слухи — они и есть слухи. Вон Роман Валдаев навсегда прослыл душегубом. А почему? — болтовне поверил. Но уж коль он, Елисей, убедится во всем этом собственными глазами, — уж тогда…

— Что ж тогда? Ты того… Отец он мне. Проучить бы, да и все.

— Покажу им плант… А может, сказать отцу твои слова. А?

— Ты что? Рехнулся?

— А что, змеиная душа, боишься?

— Из дому выгонит с одним крестом.

— Ладно уж, пошутил. Однако не ожидал такого планта. Надо подумать…

Черные вороньи тучи носились над экономией и зловеще кричали:

— Ка-ар!

День напролет кричат вещуньи, будто кличут беду, и графу был до одури противен этот издевательский крик:

— Ка-ар!

Он приказал уничтожить все вороньи гнезда в парке.

— Не к добру, Листар, закаркало воронье, — говорила в людской избе Палага, одетая горничной. Накличут на этот дом бог весть какую беду.

— Нам-то что за дело? Ты — горничная, вот и печалься.

— А знаешь, управляющий, этот Лихтер, он ведь уговаривал графа нанять меня вышивальщицей.

— И охота была вышивать на бар? Пусть берут Ненилу Латкаеву.

— За деньги же. Холст ихний, нитки — тоже. Днем в горничных, а ночью — вышивать.

— А спать когда будешь?

— Уж как-нибудь… Надо же деньжат подкопить. Домик купим.

— Это, пожалуй, ничего.

— Плохо ли.

— Дай тебе бог здоровья, добрый человек.

— Боялась, ты заупрямишься, не согласишься. А скажи-ка, Листар, старая барыня на тебя поглядывает? Уж я все вижу!..

— Нонна-то Николавна? Да ты в уме? Какой из меня для нее полюбовничек? — Листар рассмеялся. — Старая барыня, как гитара бесструнная. К тому ж черствый хлеб после сладкой лепешки невкусный.

— И мед горчит. Все мы, бабы, из одного теста. Теперь я это знаю.

Ба-бах! — снова выстрелили в саду по воронам. Вздрогнув, Палага проворчала:

— Как начали с утра, так и по се не могут успокоиться.

— Дело для бездельников нашлось.

Когда утром Ульяна принесла мельнику завтрак, он строго, набычившись, посмотрел на нее и спросил:

— Что долго не рассказываешь про Андрона?

— Не слыхала ничего.

— А я вот слыхал! Слыхал, что он за твою юбку цепляется.

Ульяна капризно выпятила губки, отчего на сердце мельника сразу посветлело, и он готов был простить ей все — и что было, и чего не было.

— Если б ухватился, я его ручищи рыжие да волосатые укоротила бы мигом.

— Ну, ладно, ладно. У меня другой плант. Коли к тебе заявится, не прогоняй, а мне скажи заранее да уведи его в сенницу. Там я вас вроде как и накрою. Уж проучу его!..

— Тебя за него в тюрьму посадят, а мне что за радость?

— Что бог даст. Не перечь. Я — твой закон.

— Мне Андрона не жалко. Смотри, с умом будь. Не убей.

— Когда придет?

— Напрашивался послезавтра днем.

— У сенницы караулить буду. Поняла?

— Чего тут не понять?.. Ну, я пошла.

Днем начал падать первый снег, и с полей пригнали стада.

В обед, проходя со съезжего двора домой, Андрон завернул навестить свою милую, — та, коротая время, пряла шерсть. Старшина сразу облапил ее, потянулся поцеловать, но в окно постучали, и женский голос с улицы спросил:

— Чужая овца не заходила к вам?

Андрон вздрогнул и торопливо отскочил от Ульяны, а та разлилась колокольчиком и, давясь от смеха, откликнулась:

— Чужой баран… рыжебородый… забрел.

— А ну вас…

С печки спрыгнула серая длинношерстная кошка и, потираясь о ножку стола, неодобрительно поглядывала на хозяйку и гостя.

— К ненастью, — проговорила Ульяна и добавила, поеживаясь: — Мне ее стыдно… У них, говорят, ума поболе нашего.

Андрон засуетился и предложил пойти во двор. Ульяна накинула черную дубленую шубейку и пошла за ним. Он деловито осмотрел постройки и наметанным взглядом остановился на одной из дверей.

— Это что у вас? Сенница? Покажи.

— Не жалко.

Не успел Андрон осмотреться в сеннице и как следует облапить Ульяну, как в дверях появился Елисей — могучая фигура закрывала дверной проем, в руках топор. Андрон — страх божий! — от неожиданности чуть не присел и задрожал, как осиновый лист.

— Вот так плант! — раздался громовый голос. — Ну, попался, бык мирской! Молись, Андрошка, — зарублю. Грабить душу мою пришел? У-у, разбойник! Час твой смертный приспел! Молись!

— П-про-о-ости.

— Уж я тебя щас про-ощу-у!..

— Че… чего… ты делать… хочешь? — лепетал Андрон, как зачарованный глядя на сверкающее лезвие топора.

— Да раскрою твою дурацкую башку. Вот мой плант.

— Мо… мож-жет, по-подар-рок возьмешь?

— Эхе, придумал. Сколько дашь?

— Пятьсот ру… рубликов. — Андрон полез в карман и достал пухлый желтый бумажник, какого не было ни у кого в Алове.

— Деньги прими, Ульяна, да с бумажником. И часики с цепочкой подари Уляше. Чай, не жалко для подружки?! К ним перстенек прибавь… Теперь, жена, беги домой…

Ульяна, как снежинка, проскочила мимо мужа. Поиграл Елеська топором и покатал на скулах желваками:

— Дрожишь, Андрошка? Холодно без дела? А ну, сыми шапку, шубу, пиджачок — все сымай!

— Не издевался бы хоть…

Когда старшина остался в одной рубашке, Елисей насмешливо оглядел его и пробасил:

— Теперь ступай. Скажи спасибо: в заднюю калитку выпущу.

Вдогонку Андрону расхохоталась гусыня:

— Ха-ха-ха-ха!

Едва не прыснул и Елисей, глядя, как мелькал белыми ногами, заросшими рыжими волосами его незадачливый соперник.

Над дверью вагона третьего класса покачивается закопченный фонарь, в котором не горит, а будто льет слезы огарок стеариновой свечи. Многие пассажиры легли спать, но сон не идет к Гурьяну Валдаеву — вспоминается Алово, жена Аксинья… Как она там? Нужда погнала за тридевять земель от родного дома, оторвала от жены. А что впереди?..

Вагон поматывает на стрелках, незримо проплывают мимо черных окон незнакомые края.

Сидит напротив уже немолодой попутчик и тоже о чем-то думает. Гурьян встретился с его взглядом и решился заговорить. Попутчик оказался общительным. Слово за слово — завязался разговор. Видно, Гурьян понравился спутнику, и тот спросил:

— Как звать-то тебя?

— Гурьян. Валдаев.

— А меня — Варфоломей Будилов. Куда едешь-то?

Гурьян ответил, что в Петербург.

— К родне, что ли?

И Гурьян рассказал, что в Петербурге у него никого нет, а едет искать работу, а сам родом из Алова — решил подзаработать, чтобы помочь семье. Но найдет ли, нет ли работу в незнакомом городе — еще неизвестно. Может, придется возвращаться несолоно хлебавши… Но как вернуться, если денег на обратную дорогу нет? Такие вот неважнецкие у него дела.