Андрей Куторкин - Валдаевы

Зимний Никола в Алове — престольный праздник. Готовятся к нему заранее. Каждая семья варит брагу отдельно, а пиво — в складчину. Молодым парням и девушкам к этому дню валяют новые валенки.

В гости к Афоне Нельгину на праздник пришел из Митрополья Парамон Вахатов со своей саратовской гармоникой.

Гуляли весело, народу было много.

Парамон накинул на плечо ремень гармоники, пустил пальцы в пляс по ладам и запел:

Отчаянно звенела в его руках гармошка. Не успел он закончить песню, как жена Афони Нельгина запела в ответ, точно сваха на свадьбе:

Парамон улыбнулся и завел «Во саду зеленом», потом «Среди долины ровныя», «Колодники». А народ в избу все прибывал и прибывал — яблоку негде упасть. С крыльца доносились голоса:

— Что там? Аль свадьба?

— Вахатов песнями угощает.

Притомившись, Парамон умолк. Со вздохом сжались мехи гармоники. Федот Вардаев пригласил гармониста и Афоню Нельгина к себе в гости.

Алово из конца в конец шумело и гудело, словно ярмарка. Гуляли толпами, парами, в одиночку. По здешним обычаям, на Николу-зимнего сперва угощают родные родных, а потом уж как придется. У кого изба не заперта, туда и вваливаются.

Федот Вардаев, ровесник Афони, нашел ключ в потайном месте и отворил сени. Дома посадил гостей за стол и начал потчевать припасенным заранее.

— Дивно ты пел нынче, Парамоша, — нахваливал Федот.

— Кабы Ненила была, может, и лучше бы спел. — Парамон обернулся к Афоне. — Эх, все отдам, и гармошку впридачу, только бы с ней увидеться.

— Можно и дешевле, — усмехнулся Афоня. — Это нынче нетрудно.

— Кабы бог помог.

— У бога своих делов невпроворот. А помочь можно… — Афоня подмигнул Федоту. — Сообразим что-нибудь… А ты, — обратился Афоня к Парамону, — полезай-ка на печку пока.

— Пожалуй, и в самом деле малость полежу, — позевывая, согласился Парамон и направился к печке.

Не успел он заснуть, как к Вардаевым ввалился Марк Латкаев. Он был пьян, как мокрая портянка, и словно только ходить учился, хватался за что попало, лишь бы не упасть. Он ухарски, со злостью, как ему казалось, сплюнул, но слюна застряла в его бороде.

— Вот где я вас нашел! — со значением проговорил он заплетающимся языком. — Где Парамошка? Д-давайте с-сюда его.

— Смотался, — улыбнулся Афоня. — Услыхал, ты его ищешь — и пятки смазывать.

— Домой, что ль?

— Куда же еще?

— Ж-жалко, не п-попался, с-стервец… Мне б т-только в-встретить его…

Марк слезливо всхлипывал, вытирая глаза и нос одной и той же рукой, иссопливил лицо, бороду — был неприятен и жалок, но хорохорился:

— П-пускай, значит, п-попадется… А ж-жену з-з-зарежу, с-суку!.. Бр-резгует мной…

— Раз пришел, будь гостем — садись за стол, пей, закусывай, — успокаивал его Федот.

Марк выпил, а потом — еще и еще, напился до икоты и, неловко откинувшись, захрапел. Положив ему под голову шапку и нагольные рукавицы, Афоня с Федотом уложили гостя на лавку. Тем временем вернулась домой жена Федота, и тот обрадованно сказал ей, чтоб сбегала за Ненилой, пускай забирает своего мужика — Марк, вон он лежит, наглотался лишнего. Жена пошла к Латкаевым. Вслед за ней ушел и Афоня. От нечего делать, Федот облокотился на стол и долго смотрел, как колышется под окном одинокая ветла. Незаметно задремал и проснулся от громкого стука в дверь.

— Любаша, ты? — окликнул в сенях жену. — Одна?

— Со мной Ненька…

Вахатов спрыгнул с печи.

Федот пропустил в сени жену и Ненилу, шепнул жене: — Не раздевайся, к брату твоему в гости пойдем. — И Нениле: — Мужинек твой лишку хватил — спит как убитый, а Парамон… Он здесь, намедни приехал.

— Здравствуй, Ненька! — промолвил грубоватым от волнения голосом Вахатов.

— Здравствуй, здравствуй.

— Ты почему прислала такую вышивку?

— Да ведь другой грамоты не знаю.

— Я твое письмо понял. Только зря ты так про меня подумала. Плохо подумала.

— Так ведь я ждала… Жду-пожду — нет и нет…

— За тебя боялся. И так уж про нас с тобой все треплются — кому не лень… Думаю, мы с тобой теперь каждый год будем видеться. На зимнего Николу, — говорил Парамон, замыкая дверь на засов.

Андрон Алякин не простил мельнику своего позора. При первом же призыве Елисея Барякина забрили в солдаты. Он продал мельницу Вавиле Мазылеву, деньги отдал жене на хранение и строго-настрого наказал, чтоб без него не расходовала ни копейки. И еще наказал, чтобы блюла себя, а если узнает, что грешила, — убьет.

После отъезда Елисея к Ульяне зачастил Роман Валдаев. Прослышав про это, ко вдовцу на дом пожаловал сам старшина Андрон Алякин. Огляделся, остановил взгляд на ожерелье, висевшем на колке, и напомнил, что Роман когда-то хотел жениться на его свояченице Прасе.

— Помню, да к чему торопиться?

Но Алякин намекнул: выбирай, мол, одно из двух: или в тюрьму за долг, или без промедления с Евпраксией под злат венец.

За Прасю Андрон Алякин давал небольшое приданое и прощал все долги.

Роман повздыхал и начал готовиться к свадьбе…

Свадьба была скучная. Не в пример другим невестам, Прася не причитала даже приличия ради, да и у Романа на душе было невесело. А неугомонная бабка Орина Чувырина подлила масла в огонь, когда, указывая на Лушку, Романову дочь, которая подавала на свадебный стол, заявила, что-де пусть Роман взглянет на свою дочь. Диво дивное. Что станом и обликом всем в мать свою, так это не ахти какая невидаль. Так ведь голос, походка, повадки все от матери-покойницы, дай ей бог царствие небесное… И пусть-де живет Лушка не только за себя, но и за мать родную. Дай ей бог скорее жениха завидного да счастья…

Лукерье были по душе слова старухи и в то же время было неловко: надо же говорить такое во время свадьбы. Она смутилась и заслонила глаза ладонью, не зная куда деваться.

Свадьба закончилась в тот же день. А поздно вечером Роман хмуро приказал своей молодой жене, указывая на Анисьино ожерелье:

— Ну? Это вот никогда не трогай. Поняла?

— Разве когда пыль с него стряхну да сажу…

— Сам позабочусь.

Каждое утро, вставая с постели, Роман бросал взгляд на ожерелье бывшей жены и только потом уж крестился на образа.

По серым петербургским улицам дул сырой ветер. Авдей Ванюгин и Гурьян Валдаев долго шли в предрассветных сумерках, пока не оказались возле красных фабричных корпусов.