Сергей Диковский - Избранное

Полным ходом идем на берег. Сначала он кажется покрытым травой, затем кустарником, а теперь мы видим ясно: это тайга. Низкая, хмурая, до того ровная, что ее хочется погладить рукой.

Капитан доволен. Он показывает желтые зубы сорокалетней лошади и тычет лимонной перчаткой на берег.

— Уцукусий кайган. Хито га аримасен ка? [129] Прекрасный берег. Никого нет? (яп.)

И опять прилипает к «цейсу».

Похоже — за тайгой огромная вытяжная труба. Туда тянет все: ленту пароходного дыма, свинцовые складки воды, туман и сучья деревьев. Последние так и стоят «задом» к набегающим валам, вытянув крученые ветви подальше от берега. Одинаково низкорослые, неестественно вывернутые, они слишком слабы, чтобы сопротивляться ветру, слишком цепки, чтобы унестись на материк вместе с дымом.

Голосом, ломким, как у подростка, «Хиэйдзан» извещает о приходе.

За тесными воротами — Нагаево. База приисков. Будущий город, завтрашний порт. Лучшая на Охотском побережье бухта.

Здесь спокойно жмутся к берегу катера. Пароход с осадкой в двадцать футов берет шлангами воду у обрыва.

В Нагаеве надежно держат якоря, в Нагаеве даже норд в десять баллов не поднимает на дыбы валов. Шалый сентябрьский ветер подлетает к бухте, остервенев от холода и размаха, готовый сорвать с якорей, поставить лагом к берегу, хрякнуть о камни пахнущие дымом, смолой и рыбой шесть тысяч тонн железа. Налетает и, обессилев в тайге, на казачьих седлах сопок, вяло тормошит стынущую воду.

Здесь лоб в лоб — два моря. Оба в набухающих складках, в летучем рваном тумане. Охотское и пихтовое. Бурое и сине-зеленое…

По скатам огромного цирка тайга стекает к кипящей воде и только у самой пены дико ощеривается обрывками, промоинами, зубастыми гольцами.

Поселку два года. Его рождение еще не отмечено на картах, а он уже занял подкову сопок и азартно наступает дальше. Тес первых домов культбазы еще светел, но это уже старость. Первые линии на пять километров впереди.

Желтыми срубами контор, магазинов, бараков, цинковыми амбарами, брезентовыми палатками Нагаево безудержно лезет через сопки. Тайга полысела, закурилась дымками, треснула к горизонту до конюшен Цветмета широкой просекой.

Новые срубы в упор пустынными окнами смотрят на отступающее хвойное море. Вдали от берегов оно спокойно — точно стеклом залито.

Берег принимает десант. Здесь жарко. Вдоль линии прибоя — штабеля мешков, бревна, якоря, седла, связки подков, бидоны спирта, ребристые бочки горючего и темными пятнами группы приискателей.

От моря идут стеной храп коней, бутафорские громы листового железа, трескотня кавасак, натужная песня китайских грузчиков у обмелевшего кунгаса.

А над бухтой, над гомоном берега — басовитая квинта пароходного гудка. Это значит, пароходские снова забросали овсом тупорылые пятитонные кунгасы. Соревнуясь с берегом, комсомольские бригады требуют темпов. Рев победителя гонит к берегу бакланов, загоняет в воду кошачьи головы любопытных нерп.

Жмет пароход, тянется берег…

Сегодня небывалый день. В бухте сразу три вымпела: низкобортный китаец «Синпинган», «Хиэйдзан-Мару» и наш, уже оголившийся до винта, «Днепрострой». Ревут все трое. Между берегом и «Днепростроем» медленный конвейер кунгасов. Зияют все четыре люка. Над ними задыхаются, стонут в железной дрожи лебедки.

Поселку нужны причалы для трех-четырех пароходов. Уже сейчас катера не справляются с разгрузкой, и прибой грозит размыть барьеры мешков.

Нужен порт, а Совторгфлот, точно для смеха, протянул в море на шатких столбах узкоколейку. Эстакада слишком высока, кунгасы проходят мимо. Мальчишки катаются на ржавеющих в безделье вагонетках.

А пока по старинке сгружают кунгасами. Они подходят гуськом, почти без перерыва. Жмет ударный пароход. Отстает берег…

Здесь центр нового национального Охотско-Эвенкского округа. Из Нагаева идут пушнина и золото. Отсюда ходят караванами за шестьсот километров к легендарной ледяной Колыме.

Округу едва пять месяцев. Гигант по территории, он карлик по населению. От залива Николая на юге до Гижиги на севере распылено двенадцать тысяч: камчадалы, якуты, тунгусы, русские, коряки, юкагиры.

Ресурсы округа еще не вскрыты. Мы знаем пока золото, пушнину, рыбу, уголь, олово, шпат, графит, железо… Районы поражают сотнями находок. Мимо многих фактов сейчас проходят, пожав плечами, а они требуют специальных экспедиций.

На прииске Средникан — одна из таких неожиданностей. Здесь не живут паразиты (человеческая разновидность не в счет). Дохнут, исчезают, как от серы завезенные с материка блохи, вши, тараканы, клопы… Пока этой странной, необъяснимой дезинфекцией пользуются старатели, а местные работники строят догадки о радиации, об урановой смолке, залегающей будто бы под покровом мха.

Золотодобыча, перекрывшая план в прошлом году на шестьдесят процентов, теперь увеличивается вчетверо. Но этот успех относится отнюдь не к организаторским способностям работников Цветмета, не к энергии или опытности старателей, а скорее к исключительным природным данным.

То же и с рыбой. Когда сельдь идет «транзитом» через наши участки в японские, когда косяки кеты и горбуши забивают ручьи и море несказанно урожайно кижучем, няркою, чавычей, нужно быть полным Пацюком, чтобы ждать в рот галушек.

И в то время как море сносит на берег человеческую накипь — авантюристов, рвачей, — в округе голод на работников. Нет тех, чью горячую кровь не остудит Колыма, для кого затопленный невод — оскорбление, срыв путины — позор, кто вырвет у тайги и моря все, чего требует страна.

Нет комсомольцев. Поэтому в желудках, в долбленых стенках сундуков, в поясах уплывает за границу золото, поэтому, когда отъезжающим на материк старателям пограничники дают частые гребни и предлагают причесаться, золотой, ворованный у страны песок сыплется из волос на бумагу.

Нет комсомола, его ударных бригад, и ложатся на дно невода облепленные икрой миллионы сельдей…

Тошно пахнет по берегам забытая горбуша.

На тук, на навоз идет экспортная сельдь. Преет в наслегах пушнина.

В этом году комсомольцы нужны больше, чем когда-либо. В округе заря коллективизации. До последних месяцев в половине сельсоветов пяти огромных районов сидели открытые, наглые в беззаконности кулаки — единственные грамотеи тайги.

В Северо-Эвенкском районе живут еще темпами прошлых десятилетий, измеряя время не часами, а днями, не днями, а неделями.

Чего нагляднее: последней зимой за рекой Коркодоном навстречу партии агрономов вышел белкующий в тайге наместник последнего царя, почти глухой патриарх-казак.

Он потчевал агрономов спиртом и, зная по слухам, что нет царя и губернатора, осторожно спрашивал, «кто ныне ходит в начальниках». Как веселые небылицы заезжих шутников над стариком, слушал рассказы о колхозах и комбайнах…