Аркадий Первенцев - Испытание

— Пожалуй, сдаст.

— Ну, тогда мне не мешай.

Налаживалось большое хозяйство. Все принимало свои законные формы. Редко вспоминали дни тревог и волнений.

Термические печи, взорванные на родине, были сделаны вновь за десять дней. Помогла привезенная полностью арматура, которую сейчас и монтировали. Дубенко около двух часов занимался проверкой монтажа, выпачкался в саже и машинном масле и ушел удовлетворенный. Оживал еще один цех...

«Теперь я могу спокойно возвратиться к своей Валюшке, — облегченно подумал Богдан, выходя во двор, — Арматура не присушила моего сердца, как беспокоилась Валя».

Дубенко догнал Рамодана почти при входе в «таракан».

— Прошу прощения, Богдане. Есть дело.

— Рамодан, уже четыре часа. Имею я право поспать немного?

— Друже, не лайся... надо нам вдвоем съездить к детишкам, что помещены в театре. Только-что прикатили оттуда. Напугали досмерти...

— Что с детьми?

— Подозрение на сыпной тиф.

— Еще чего нехватало, Рамодан!

— А я-то при чем? Может, и не тиф. Прикатила дамочка, что там за ними приглядывала. Артистка. И в одну душу: подайте ей Дубенко, и только.

— Где она?

— В твоем кабинете.

— Надо ехать. Врача известил?

— Едет... Вывезли детишек с какого-то аду. И вдруг такая зараза... Неужели тиф? Сраму не оберешься одного.

— Кунгурцеву сообщили?

— А чего его беспокоить? Надо выяснить, а потом уже поднимать панику.

Дубенко ускорил шаги. Рамодан еле поспевал за ним. Взбежав на второй этаж, в свой кабинет, он увидел в кресле Лизу.

Лиза поднялась навстречу Дубенко, протянула руки и с выражением наигранной мольбы произнесла:

— Умоляю вас, Богдан Петрович. Если подтвердится...

Она стояла перед ним хрупкая, надушенная, в черном платьице, обрамленном дорогами кружевами. Платье оттеняло ее плечи, белую кожу, а гладко, на прямой пробор, зачесанные полосы придавали ей какую-то естественную миловидную простоту.

Богдан подал ей шубу и поймал на себе ее недвусмысленный взгляд. Это как-то сразу отдалило его от нее. Она заметила свою оплошность и за всю дорогу не давала никаких поводов подозревать ее в чем-либо плохом. Дубенко отослал лошадь, на которой приехала Лиза, на конюшню, и они отправились на автомобиле. Когда машина ринулась в лог, Лиза вскрикнула и схватила руку Богдана. Он на секунду ощутил ее длинные пальцы, затянутые в кожаную перчатку. Но потом она быстро отдернула руку и подняла воротник.

Как и можно было ожидать, никакого тифа не оказалось. Доктор определил корь. Лиза извинялась, убеждала Рамодана, что она решила лучше ошибиться, чем допустить непоправимую ошибку и не принять мер. Ведь она ехала на лошади на завод, мерзла, нервничала.

— Очень хорошо, или добре, по-нашему, — умиротворенно произнес Рамодан. — Ладно, что не оказался и в самом деле сыпняк. И напрасно вы нервничаете.

Так получилось, что Дубенко пришлось завезти ее домой. У ворот небольшого деревянного домика, расположенного над обрывом, она задержала его, а потом пригласила зайти к себе. Дубенко зашел. Она быстро сварила кофе, подала конфеты и даже начатую пачку «Пети-фур». Все было неожиданно, по-довоенному. Синий огонек спиртовки, китайские крохотные чашечки, твердые салфетки с инициалами хозяйки. Дубенко просидел у нее полтора часа. Ему было приятно вдруг очутиться в ее обществе. Она не была назойлива, осторожно вспомнила юг, странный поцелуй на станции, у обрыва. Но здесь тоже обрыв, и ее домик похож на ту железнодорожную станцию... Она сделала это сравнение как бы нечаянно и сразу перевела разговор на другую тему.

На прощанье он пожал ее узкую руку, ощутил кольца на пальцах и у дверей сделал непроизвольный жест, как будто рассчитанный для поцелуя. Она отклонилась и тихо сказала: «Не надо».

Шахтеры уже шли на работу, когда он возвращался домой. Богдан ругал себя, искоса посматривал на шофера, который был свидетелем его посещения женщины. Шофер был новый, из местных, и глупое чувство виноватости заставило Дубенко сказать ему несколько комплиментов, хотя вел он машину отвратительно, переводил скорости неумело, рвал сцепление. Шофер принял похвалу, вероятно, как насмешку, не ответил ему и нахмурился.

Богдан на цыпочках вошел в комнату. Какой неказистой показалась она ему после уютного жилища Лизы. Не зажигая света, он лег в кровать. Валя лежала с открытыми глазами. Она наблюдала за ним.

— Я был на заводе, — сказал он.

— У Арматуры?

— У Арматуры, — повторил он и виновато улыбнулся.

— Она надушила тебя такими духами. Ты же знаешь, что сейчас нигде нельзя достать духов, кроме как... у Арматуры.

— Валя... ты не подумай ничего...

— Ах... Богдан... зачем эти оправдания. Только очень и очень обидно. Кажется, мне пора уже на работу.

— Можешь не ходить. Я договорился с доктором: он придет к тебе, выпишет бюллетень...

— Не нужно...

Она умылась, тщательно вычистила зубы, выпила стакан холодного молока с куском черного хлеба и ушла. Богдан еще немного полежал, заснуть не мог. Оделся и отправился на завод. По пути его встретил Белан. Он сиял. Его чуб, выпущенный из-под шапки, посеребрился от инея. Белан ночью закончил узкоколейку. Задание было выполнено на два дня раньше срока. Усталый и измученный, Дубенко сел в холодный вагончик и покатил в тайгу.

Он возвращался из больницы один, пешком, пустынными улицами города, по «траншеям», пробитым в снегу, мимо черных безмолвных домишек. Тоска охватила его. Вот только сейчас он остро понял, что для него означает Валя — жена, чуткий человек и благородный товарищ. Она в больнице, страдает...

В руках его Валин пиджачок, а на нем та памятная безделушка — «амулет счастья» — цветок с двумя матерчатыми лепестками, привезенный из Мексики. Под ногами скрипел снег, а он смотрел на эти два лепестка... Но они были мертвы. Надо держать сердце в руках, так рекомендовал Тимиш, но нет, хотелось облокотиться на забор и заплакать от душевной боли. Неужели он потерял Валю? Потерял в такое время, когда так нужен рядом близкий человек...

...Тогда он вернулся из лесу, где принимал дорогу, промерзший, усталый, но гордый новой победой. Вернулся во главе нескольких сотен человек, совершивших небывалый труд, вернулся, готовый к дальнейшей борьбе. Но, войдя в комнату, он, как показалось тогда ему, не нашел понимания. Она, всегда такая чуткая, не хотела разделить с ним его чувства. Лежала, отвернувшись к стене, и была равнодушна. «Что такое, Валя?» — спросил он погасшим голосом. Она ответила ему после пятиминутной паузы: «Вчера ты был у нее». — «Валя! Пойми...» «Не оправдывайся, Богдан. Женщины, узнав о тифе, побежали к своим детям. Они сказали мне о тебе. Неужели нельзя было дождаться конца стройки...». Ее слова настолько возмутили его, что он ничего больше не сказал и ушел.