Аркадий Первенцев - Испытание

Дубенко и Белан, помогавшие, чтобы разогреться, грузить на поезд бревна, приехали на завод смеющиеся и как-то сдружившиеся. В кабинете Богдана охватило теплом, он сбросил мокрую шубу, отдал просушить валенки и, одев сапоги, прошагал по половицам. Мысли его вернулись к Вале и он придумывал ей подарок. Выбор был ограничен — кроме изделий из уральского камня в городе ничего не было. А хотелось угодить Вале. Позвонили. Он быстро снял трубку: «вероятно из больницы». Мелодичный и несколько ленивый голос: — Не узнаете? Лиза. — Я слышала, у вас заболела жена?

— Да.

— Что же вы думаете?

— Что именно?

— Она в больнице?

— Да.

— Слишком односложно... Но теперь вы можете быть более свободны...

— То-есть?..

— Приезжайте ко мне запросто. Если хотите, приезжайте сейчас. Мы допьем ту бутылку коньяку... поболтаем...

Чувство огромной неприязни поднялось в нем. «Неужели у нее нехватило обычного для любого человека, для любой женщины такта». Ее приглашение сейчас было неуместно и оскорбительно, и он сразу не нашелся что ей ответить.

— Вы так долго обдумываете мое предложение? — пропела она капризно.

— Я обдумал, — сказал он твердо, еле сдерживая раздражение.

— Вы обижены?

— Я очень занят...

Дубенко бросил трубку. Настроение, с которым он возвратился из лесу, было испорчено. Его вина перед Валей, вина, которая, как казалось ему, была первопричиной несчастья, упавшего на него, теперь стала невыносимо тяжелой. «И нужно было ей вмешиваться в его жизнь, и нужно было ей очутиться именно здесь, в этом глухом городке... и эта ее настойчивость, которой он не имел силы воли противостоять».

Зашел отец, не оставлявший его последние дни в одиночестве. Богдан искренно ему обрадовался, усадил на диван, сел сам рядом, потрогал его крепкие стариковские плечи. И в это время снова зазвонил телефон. «Неужели снова она?» — подумал Богдан. Он стыдился отца и решил не подходить к аппарату, но звонок повторился. Звонила незнакомая женщина. Она просила Богдана немедленно приехать в больницу. Богдан, еле сдерживая волнение, спросил: «Что случилось?» Женщина, помявшись, ответила: «Она скучает».

У Богдана похолодели руки. Он знал, что Валя никогда бы не попросила приехать его, бросить работу только из-за того, что скучает. Он быстро собрал кое-что из провизии, захватил стакан простокваши, вызвал машину.

У него был такой встревоженный вид, что привратница не осмелилась задержать его и покорно подхватила сброшенную одежду. Он бегом поднялся наверх. Палата прямо с площадки лестницы. Нет врача. Она лежала так, что отсюда видны ее руки. Она поднимает их, складывает пальцы, снова взмахивает. Она страдает. Богдану хочется броситься к ней, успокоить, узнать. Но возле нее двое в белом — они возятся, нагнувшись над нею. Богдан опускается на диван. Узелок, который он принес с собой, падает на пол. Разбился стакан с простоквашей. Подходит няня, поднимает узелок, утешает.

— Посуда бьется к счастью... Ой-ой, все испортилось.

Вверх по лестнице поднимается профессор. Небольшой плотный человек с рыжеватыми усиками на широком добром лице, с пучками волос, аккуратно уложенными на лысеющем черепе. Он приветливо берет руку Дубенко, поднимает глаза, просто говорит: «Слышал про вас, зайдемте ко мне». В кабинете он сажает Дубенко в кожаное глубокое кресло. Профессор садится напротив.

— Она очень страдает, профессор?

— Я еще не смотрел ее сегодня. Сейчас пойду. Вы посидите здесь.

Он уходит. Закрывается высокая белая дверь. Дубенко сидит, потонув в кресле. Холодная дрожь, охватившая его, не проходит. Не хочется думать, что там. Приходит в голову мысль, что теперь к ней не пустят, и он пишет записку, положив листок бумаги на кожу кресла. Буквы вдавливаются, неясны.

«Валюнька! Родненькая! Целую тебя, целую... Как тяжело тебе, мужайся. Все будет хорошо. Весь мир наполнен страданиями и мы должны пережить наше... Если даже...»

Входит профессор. Богдан неловко сует недописанную записку в карман.

— Будем делать операцию, — сказал профессор, снимая очки. — Можете пойти к ней. Только ненадолго и сделайте веселое лицо. Улыбнитесь... Ну, что это за улыбка. Идите... Что с вами сделаешь.

Валя лежала, полузакрыв глаза. Сестра сделала укол в левую руку. Дрожащей рукой Богдан прижимал на месте укола влажную ватку. Начался новый приступ болей. Она стонала все больше и больше. Богдан выскочил в коридор. У стола стоял профессор, перебирая письма и отдавая распоряжения своим тихим и вместе с тем безапелляционным голосом.

— Надо срочно делать операцию, профессор, — крикнул Дубенко.

— Готовим. Пойдите, погуляйте часок. Потом зайдите... Через часок...

Дубенко, не оглядываясь, спустился в вестибюль. «Выйти, как рекомендовал профессор, на чистый воздух». Нет, он останется здесь. Богдан сел возле круглого столика и поставил локти на стол. Он ждал конца этого страшного дела. Тогда было без четверти час. Сейчас час пять минут.

Там наверху решается ее судьба. Он чувствует, что она счастье его жизни, и еще холодней становится его одиночество. Минутная стрелка больших часов ползет медленно-медленно.

Из госпиталя пришла группа раненых красноармейцев — проверить зрение. У некоторых забинтованные лица, но они шутят, смеются.

Молодой паренек, младший командир, охотно разговорился с Дубенко. Уже надев халат, он спросил: «Вы доктор?»

— Я инженер, самолетчик.

— Вот оно что! — удивился раненый, — значит, тоже наш. А что же здесь делаете?

— У меня вверху жена на операции.

— Не беспокойтесь, будет порядок.

Дубенко не в силах больше ждать и идет наверх. Проходит женщина-врач, та, которая принимала ее тогда, в первую ночь.

— Что?

— Все хорошо, — говорит она и улыбается.

Дубенко опускается на диван. Ему кажется, что он переплыл свирепую реку и, наконец, выскочил на отмель. Его бросало о камни, относило от берега, он плыл, цеплялся, но выплыл и, обессиленный, лежит на песке.

Профессор машет рукой из своего кабинета. Богдан идет к нему. Профессор снимает тонкую резиновую перчатку. Она сдирается, как кожа.

— Как в пьесе... в «Платоне Кречете»... Ее жизнь спасена, — говорит профессор.

— Спасибо, — бормочет Дубенко, — спасибо.

— Идите домой, отдохните.

Дубенко садится в машину и говорит шоферу:

— Спасена.

— Стало быть, жить будет, — говорит шофер.

Первой его встретила Виктория. Она прибежала с работы, встревоженная и красивая.

— Как?

— Все хорошо...

Виктория опустилась на стул и разрыдалась.

— Чего вы, Виктория? — спросил Дубенко.

— Как я волновалась. Как я страдала. Если бы что случилось, я бы не вынесла... — она поднялась, улыбнулась, сквозь слезы.