Виль Липатов - Смерть Егора Сузуна. Лида Вараксина. И это все о нем

В молчании проходит несколько минут, затем Иван Васильевич останавливается, поднимает голову.

— Егор Ильич, я завтра еду с вами на стройку! Возьмете?

— Возьму! — отвечает Егор Ильич, но вдруг опять прищуривается, живо повернувшись к секретарю, приказывает: — А ну, Иван, возьми бумагу и ручку.

Секретарь садится за стол, берет ручку, кладет перед собой лист бумаги.

— Пиши крупными буквами: «Не будь спокойным!»

Секретарь пишет.

— Открой стол!

Иван Васильевич открывает.

— Клади бумагу наверх. Теперь каждое утро ты будешь видеть эти слова. А через месяц у тебя выработается условный рефлекс: всякий раз, открывая письменный стол, ты вспомнишь их.

И только теперь Егор Ильич едва приметно улыбается. Он закусывает крупными зубами черенок трубочки, выпустив густое облако дыма, барином разваливается в кресле. Он даже закидывает ногу на ногу.

— Слушай, Иван! — оживленно произносит он. — Все забываю тебя спросить… Ты знаешь, что такое седло дикой козы? С чем его едят и вообще что это такое-разэтакое!

— Не знаю, Егор Ильич! — недоуменно отвечает секретарь. — Никогда не едал!

И тогда Егор Ильич звонко шлепает ладонью по хромовой голяшке сапога.

— Ах, мать честная! — огорченно восклицает он. — Ах, черт возьми! А ты, может, знаешь, кто едал его?

— Не знаю, Егор Ильич!

Проходит несколько минут, и лицо Егора Ильича делается почти грустным. Покачав головой, он шепчет:

— Эх, мать честная! Так и помрешь, не попробовав седла дикой козы!

— Ну, я пошел! — говорит Егор Ильич, легко поднимаясь с места. Он тепло пожимает руку секретарю, прямой и повеселевший, твердой походкой выходит в приемную. Наташа все еще печатает речь Ивана Васильевича; увидев Егора Ильича, она опускает голову, мочки открытых ушей становятся розовыми — девушка краснеет. Егор Ильич бросает взгляд на брошку — большую и яркую, — на лицо Наташи, и его внезапно пронзает мысль: ведь может быть и такое, что брошка и не велика. Он вспоминает, что в его времена носили платья до щиколоток, что и сам он пяток лет назад ходил в широченных брюках и ничего смешного в этом не видел. А в годы его юности носили сапоги гармошкой, шляпы-капотье и тросточку. Шляпа-канотье и тросточка Егору Ильичу не нравились, а вот о сапогах гармошкой он на заре туманной юности мечтал.

Перед мысленным взором Егора Ильича появляется Петр Верховцев, который желчно и неумно ругает молодежь. «Боже! — думает Егор Ильич. — А ведь я похож на Петьку! Чем я отличаюсь от него, когда пилю Наташу? И чем плохо в общем имя Мэри? Обычное, хорошее имя!» Чувствуя, что смущается — ну точь-в-точь как Наташа, — Егор Ильич торопливо подходит к ней, наклоняется и заботливо заглядывает в милое лицо.

— Ты вот что, Натаха! — с ворчливой лаской говорит он. — Ты сама реши, хороша ли брошка… Ты, Натаха, плюнь-ка на мои советы! Мало ли что эти пенсионеры накаркают!

После этих слов Егор Ильич как-то бочком выбирается из приемной и, мельком оглянувшись, видит широко открытые, сияющие Наташины глаза.

— Вот какая положения! — смешливо ворчит он себе под нос.

Егор Ильич выходит на улицу, останавливается и снова добро улыбается. «Открыт этот самый семафор, открыт!» — думает он и неторопливо идет домой. Уличный поток пешеходов уже притих, так как время среднее — до конца рабочего дня еще немало, но день уже кончается. Егору Ильичу непривычно идти в это время по притихшей улице.

В отдельном доме на тихой и узкой улице живет старинный друг и приятель Егора Ильича Василий Васильевич Сыромятников. Четыре года назад он ушел на пенсию и теперь редко показывается в городе, все больше сидит в качалке под старым тополем, испещренным солнечными тенями. К сыромятниковской качалке ведет по садику узенькая, посыпанная песком тропинка, и когда Егор Ильич шагает по ней от калитки, он испытывает странное и неприятное чувство.

Егору Ильичу кажется, что город постепенно исчезает — сперва затихают людские голоса, потом смазывается и пропадает скрежет и звон трамваев, а уж затем тишина закладывает уши ватой. Егору Ильичу хочется покрутить головой, чтобы избавиться от тишины, но это не помогает — она вязнет в ушах замазкой. А шагов через десять Егора Ильича охватывает точное и острое ощущение того, что за спиной нет шумного и веселого города. Словно и не было суетливо-тревожных трамваев, солидных автобусов, тонконогих «Москвичей» и широкогрудых, важно приседающих на задок «Волг», словно и не существовало озабоченного и трудолюбивого человеческого потока, плывущего по тротуару, как по бесконечному эскалатору.

Сейчас, пробираясь по узенькой дорожке, Егор Ильич хмурится. Василия Васильевича, сидящего в качалке, он замечает только тогда, когда почти вплотную приближается к нему: Сыромятников скрыт ветвями, а пятнистые тени листьев на белой рубахе делают ее похожей на маскировочный халат, и Егор Ильич в который уж раз думает о том, что Василий Васильевич замаскировался в своем садочке.

— Здорово! — буркает Егор Ильич и с размаху садится на скамейку.

— Здравствуй, Егор! — тихо и медленно отвечает Василий Васильевич.

У Сыромятникова бледное и опухшее лицо, руки вяло висят, светлые глаза прикрыты ресницами, точно он не хочет, чтобы свет проникал в зрачки. Когда Егор Ильич садится, Василий Васильевич только чуточку повертывает к нему голову да приоткрывает глаза. Все это было бы не так страшно и не так тяжело, будь перед Егором Ильичом не Василий Сыромятников. У Василия сильное и властное львиное лицо, величественная фигура, в светлых глазах, если он их открывает, читается мудрое и твердое. Гранитной силы и крепости человек, он до боли поражает Егора Ильича происшедшей в нем переменой.

Еще год назад Егор Ильич терялся в догадках, что произошло, но так бы и не понял, если бы в руки не попала тоненькая медицинская брошюрка с замысловатым названием. Как она попала к нему, он точно не помнит, но уверен, что не без участия Зинаиды Ивановны. Брошюрка произвела на Егора Ильича ошеломляющее впечатление. Точно вспыхнула яркая молния, при свете которой он понял, что произошло и происходит со старинным другом.

Оперируя медицинскими терминами, приводя неопровержимые данные, автор брошюры рассказывал о том, как реагирует организм человека на внезапный переход от напряженной работы к праздности. Дотошный доцент анализировал несколько случаев с людьми, которые перешли на пенсию, и — по-ученому объективно, аргументированно, — объяснял самым подробнейшим образом, что при этом случалось в сердце, селезенке, почках, легких и других органах человека. Егор Ильич читал брошюру и холодел от страха, так как перед его глазами вставал величественный, с львиной головой и стальным взглядом Василий Васильевич.