Вадим Сафонов - Дорога на простор. Роман. На горах — свобода. Жизнь и путешествия Александра Гумбольдта. — Маленькие повести

Девчонка ничего не понимает. Не видывала таких рек, таких мостов. Ничем она сейчас не хочет быть. Упрямо, сморщив в кулачок лицо, она закатилась злым, на одной ноте, криком.

У кого хочешь лопнет терпение! И у тети Лёки иссяк интерес… Замарашка, трудный характер — быстро, быстро домой! Девочка жмется, семенит, испуганно косит глазами — может быть, ей стыдно. А тетя молчит, ни слова — спешит, молчит и украдкой подмечает, как на нее украдкой смотрят встречные, — на весь город хороша, что и говорить!

Все это место — пятачок, к вечеру Сергей Павлович встретил ее опять. Не с Ленкой, но и не одну, с ней шел — кто бы подумал? Пашка Грачихин! Бог знает, где был Илья Александрович, какие заботы поглотили у него не только день, а и вечер.

Грачихин с каждым днем нравился Сергею Павловичу все больше. Крупный, с виду даже мешковатый, чуть не увалень, с выгоревшими пшеничными волосами, он неслышно, несуетливо делал свое, мнений не подавал — что ж, зелен! «А этот ваш, Валентинов…» — «Сам удивляюсь, Сергей Павлович, какой–нибудь форсмажор, все объяснится: Генка ведь такой парень…» Геннадий Валентинов — прямо Рудольф Валентино! «Еще посмотрим, какой он парень. Жду три дня ровным счетом, ни минуты дольше!»

И в конце концов естественно, что тетя Лёка нашла Павла. А кого же? Студент, в курсе всех молодежных интересов, магнитофонные песенки, литература с короткими фразами, сленгом героев–юнцов, девушками, у которых веки и уголки глаз подсинены и вычерчены по самым модным канонам древнего Вавилона. И, разумеется, он — спортсмен, привалы и костры, медвежья походка — шик и блеск, изысканный свитер, в совершенстве имитирующий портянку. Притом скромный юноша, выбор бесспорно говорит в пользу Лёки.

Ей любопытно, а на него достаточно взглянуть, чтобы понять, — с ним все кончено, в полном и безнадежном плену у этих глаз, голоса, точеного профиля, легкой гибкой фигурки!

Сергей Павлович проходит сторонкой, чтоб не смущать. Вот и она, Ленка. Играет одна, мурлычит под нос, — и вдруг Сергей Павлович видит, что к ней, именно к ней, торопится человек.

Ленка бросает свое занятие.

— Успел, успел? — тревожно спрашивает она.

— Успел, а борода плясала, — говорит человек. — Порядок. Идем.

Куда? У новой гостиницы чаша фонтанчика. Налеплена какая–то подводная скала.

— Стой! Велю вам, золотые рыбки!..

Взмахивает руками. Лена смотрит на него.

— А теперь — смотри!

Как счастливо, радостно захохотала Ленка!

— Рыбки, рыбки! Вот они, их же не было, я прибегала днем. Откуда ж они взялись, скажи?

— Я обещал тебе? Велел — исчезли, велю — вот они.

— Днем их камень заслонил, да?

— Слон заслонил, коза заказала, Миша помешал, — бормочет человек, и нелепица эта, ужасная чушь–чепуховина нравится девочке.

— Миша — это ты! — выкрикивает она и подпрыгивает, опираясь на него. — Ты не помешал. Они тебя слушают!

Сергей Павлович проходит — все хорошо, девочка довольна, а у него своих хлопот полон рот.

Но человек обращается к нему:

— Профессор Болыпинцов…

— Отродясь не бывал профессором.

— Только пять минут…

Сергей Павлович машинально взглядывает на часы, спрашивает:

— Что вы внушили ребенку?

— Так… Сказочные рыбки. Экологический эксперимент. Суточный ритм золотого карасика…

— Вот как? Интересно. Представьте, не замечал. В аквариумах…

— В аквариумах, клетке — какая экология! Лжемодель природы. Это мое твердое убеждение; пожалуйста — вот вам доказательство. Но это так — мелочишка. Леночка, тихо, я сейчас поговорю с дядей. — Он положил руку на обстриженную в кружок с челкой русую голову девочки, и та стояла тихо, степенно ожидая, пока Миша договорит со знакомым ей дядей. — Я накопил наблюдения. Может быть, угадал известные закономерности местной натуры, которые представят и прямой производственный интерес. Выход в колхозные пруды, охотохозяйства. В зверофермы.

— А вы что же — биолог?

— Биолог? — как–то неопределенно–вопросительно протянул человек «Миша» и представился: — Синягин Михаил Иванович.

— Все же не улавливаю, чем я…

— Сейчас… Хоть, боюсь, подумаете — долгая песня…. Был на рабфаке: «для рабочей и крестьянской молодежи» — помните? На вечернем: работу за ворота не выкинешь. Потом уж — и не так, чтоб сразу, — биофак… Война пристукнула на четвертом. Город фронтовой, что там думать — учеба — не учеба или семья: ушел в ополчение. Не один такой — половина наших ребят. Сорок пятый год, победа — вернулся, а моя семья уже не моя. Так тоже не со мной одним… Только тогда не философствовал, а сгоряча — хоть к черту в зубы. И вышло — сперва Красноводск, оттуда через море — Баку, нефтепромысла. Доучиваться? Отступало вей дальше, другая колея, что–то, видно, за те годы уронил в себе… Острым ножом вся жизнь падвое: до войны и после. Две жизни. У больших миллионов так, — снова как бы воззвал он к пословице, — что на миру краспа и смерть. В общем и думать забыл. А вот здесь, сколько уже спустя — прочней, что ли, заклинился или осмотрелся без спешки, — только проснулось, об чем думать забыл. Не вря, выходит, в оны времена рвался на биофак! Глупо ли, умно, биолог — не биолог… Подожди, Лена. Ну подожди.

— Странно, — качнул головой Сергей Павлович. — Тем меньше понимаю, причем тут…

— На базу к вам зайти посовестился. А сейчас, раз уж сами вы встретились — прошусь: возьмите в отряд!

— Вас? Н-ну… Будь хоть геоботаника. Или таксация лесов.

— Воевал в противотанковых. И цел. После такой работки какая другая страшна? Я ж не претендую — кем…

— Какая–то у нас с вами беседа… Пожилого человека навьючить…

— Я не старше вас, профессор!

Ну разумеется, — опять та же иллюзия! Даже — куда моложе. Пятьдесят с чем–то от силы. Чумаз, иссечен морщинами, снежно–белые грядки на голове — кофе с кислым молоком.

— Но, черт, зачем вам? С биологическим мышлением, каким, сколько сужу, обладаете…

— Хочу быть честным с собой. Профессиональной прнцельностью не обладаю, утерял — вон в чем они, годы отвычки. Дисциплины, стало быть, ищу — раз. А свои мыслишки кое–какие… рассуждаю так: поеду — увижу живую натуру, как она есть в действительности, — вкупе с прочей натурой. Вроде бы в недра местного края загляну. Это два. Да что пальцы загпнать! В общем, что для себя найду — моя печаль. А вам полезен буду. Поишачу никого не хуже. И то, что многое здесь насквозь знаю, тоже прикиньте, профессор…

— Ах, да бросьте вы профессора, русским языком…

Фантастический разговор, плетение словес, диковатая просьба — камня вместо хлеба, хоть подносчиком!.. Дольше живешь, сильнее дивишься, каких только людей нет на свете. И что ты понимаешь в судьбах — значительно меньше, чем самонадеянно думал, когда был молод! И дело еще в том, что ты вовсе и не поставлен командиром над ними, над судьбами, задача твоя куда ограниченнее, вот в чем дело.