Геннадий Николаев - Заброшенный полигон

Обогнув птичник, Николай въехал в рощу. Тут и начиналось кладбище, шла главная аллея, обсаженная по бокам кустами акаций. В этом месте уже давно не хоронили, свет фар выхватывал из темноты то покосившийся крест, то оградку, за которой густой стеной стоял бурьян, то осевшую забытую могилу. Николай развернулся на перекрестке, остановился, выключил свет, опустил стекло — в кабину ворвался свежий ночной воздух, запах зелени, привядшей травы, тлена. Компания притихла, у всех тут кто-нибудь да был — родственник, знакомый или близкий...

Луна отползла от «бегемота», ее ущербный диск холодно сиял в черном небе над серой глыбой птичника. Тонкие белесые облака висели вокруг нее, словно не смея приблизиться. Сторонились лунного света и звезды — возле луны их не было совсем, лишь по краям неба посверкивали мельчайшие искорки.

— Ну так что, слабо? — спросил Николай, глядя на висевшую перед глазами луну.— Кто первый?

— Томка! — приказал Петька.— На выход!

— Не хочу! — капризно прогнусавила она, как бы невзначай поглаживая Николая по затылку.

Петька медленно вылез из кабины, подошел к задней дверце, распахнул и, взяв Томку под мышки, выволок из машины. Затем вытащил и двух других девиц. Парни выскочили сами.

Петька перегнал пленку магнитофона и, взмахивая руками, подкидывая ноги, пошлепывая ладошками по каблукам, пошел, словно собирался сбацать цыга­ночку.

— В круг! В круг! Все в круг! — выкрикивал он.

Парни и девицы, взявшись за руки, встали кружком в ожидании музыки. «Господи! — вдруг ўжаснулся Николай.— Зачем? Что за бред? Неужели начнут плясать?!» Кто-то распахнул дверцу — близко придвинулись глаза, оскал зубов, распущенные волосы. Томка! Вцепилась в руку, потянула из машины. Он с тру­дом вылез, распрямился. Оглушительно, на полную громкость заорал магнито­фон: «Спасите, спасите, спасите разбитое сердце мое. Спешите, спешите, спеши­те, скорее найдите ее...» — как бы раскачивая слова, пел мужской голос с силь­ным акцентом. То ли усталость последних дней, то ли этот ровный лунный свет, то ли ночной кладбищенский воздух и эта музыка так подействовали на него, но внезапно он почувствовал, будто летит куда-то вниз, в какую-то яму, скользит по склону оврага — на самое дно, в зловонную топь, тину и грязь. Летит все быстрее и быстрее, давно надо бы остановиться,.схватиться за что-нибудь, удержаться, но ни кустика, ни камня под рукой — гладкая мелкая осыпь, и все вниз, вниз, вниз...

Томка тянула за собой — вперед, по аллее, где в полумраке мерцали, двига­лись какие-то тени, огни, расплывчатые фигуры. Ватага приплясывающих привидений вышла из полутьмы аллеи на открытую луговину, и каждая фигура вновь обрела реальные человеческие контуры — не демоны, не духи, а люди шли, взявшись за руки, враскачку, выделывая ногами кренделя. «...Спешите, спешите, спешите...» — горланили они.

Томка висла на руке Николая, давилась от смеха. Компания впереди остано­вилась возле чего-то небольшого, темного, лежащего на земле и конфигурацией напоминающего дохлую лошадь. Николай с приклеившейся к нему Томкой вышли на луговину. Из рощи на простор, залитый лунным светом, тянулись ровные ряды свежих могил — частью в оградках, но большинство — сиротливо открытые, с деревянными крестами и звездочками на скромных тумбах. Завив­шие, осыпавшиеся венки усиливали ощущение заброшенности, бедности, сирот­ской юдоли. То, что издали казалось дохлой лошадью, вблизи было кучей выбро­шенной земли — рядом зияла черная пасть заготовленной могилы.

— Свежая...— пробормотала Томка.— Кому бы это?

— Андрюха Чиликин рыл,— сказал Петька.— Спьяна лишнюю отрыл...

Николай смотрел в черное зево, разверзшееся у самых ног, и у него кружи­лась голова. «Значит, я не волен поступать так, как велит рассудок,— подумал он.— Это что-то новое...» Какая-то странная морока удерживала его в этой ком­пании, на этой печальной луговине, и не было сил сделать шаг, уйти, стряхнуть с себя эту мороку. Они стояли молчаливым кружком над свежей могилой, и запах сырой земли манил к себе, усыплял, лишал воли.

— Не завидую тому, кто сюда попадет,— сказал Петька.

Томка хихикнула, смех ее перешел в долгий прерывистый всхлип. Она вдруг опустилась на колени. Парень, стоявший с нею, отпрянул, шарахнулись и дру­гие. Томка ткнулась лицом в земляной холмик и разрыдалась. Николай по­чувствовал, как зябкий холодок пробежал по спине, вздыбились волосы, но он пересилил страх, склонился над Томкой, пошлепал ее по щеке, встряхнул. Томка поднялась, размазывая слезы и грязь, поплелась, покачиваясь между могил, к роще. Николай махнул остальным и заспешил вслед за Томкой. Через рощу они прошли тихо, пришибленно, пугаюсь малейшего шороха. Быстро загрузились в машину, и Николай резко взял с места.

На развилке он остановился. Притихшая компания вылезла, двинулась пешком в сторону Камышинки. Николай поехал на полигон.

4

Поездка на кладбище настолько взвинтила его, что он решил сейчас же, не откладывая в долгий ящик, проверить, как будет влиять труба на него самого, чтобы не сомневаться и не подвергать риску других.

Подрулив к часовенке, он отомкнул ключиком, который извлек из-под настила, замок на дверях в часовню, включил установку, пульт и, не мешкая, запустил «самовар» в работу. Что-то важное, тяжелое ворочалось в его мозгу, но никак не оформлялось в мысль, и это мучило, тревожило, вызывало досаду. Что- то с ним происходило в последнее время — из ряда вон выходящее. Какие-то мощные силы решили испытать его на прочность. Ха, если бы на прочность! Нет, не на прочность испытывала его судьба, а на что-то другое. Искус был иной... Последние полгода он жил в ожидании каких-то великих событий, в предвкуше­нии крутых поворотов в жизни, и это ощущение связывалось не только с «самова­ром»... Если и ожидал его праздник, то какой-то тревожный, если и ожидали великие события, то не только радостные. А сейчас его не отпускало чувство, что нынешней ночью на кладбище узнал о себе нечто важное, может быть, самое главное, а что — не мог понять. Мысль ускользала, едва пытался зацепиться за нее...

Мысли бежали беспорядочно, обрывками. Ему вспомнился сегодняшний разговор у Аниного деда — спор с тестем. Как там у Канта: система, которая проклинала бы всех... невозможна, ибо зачем тогда созданы люди... И еще что-то относительно просчета высшей мудрости... Ага! Канту непонятно, почему вы­сшая мудрость должна уничтожить созданное ею в том случае, если не понра­вится то, что она создала... Так, кажется? Бред какой-то! Хотя... тут есть над чем подумать, тем более в нынешнее время... Система, которая проклинала бы всех... Такая система может возникнуть, если люди будут инертно следовать догмам, ибо тогда войдут в противоречие с требованием самой природы о непрерывном развитии... Ничто не должно застывать — все должно развиваться... Тупиков нет и быть не может в принципе, наоборот, всегда есть бесчисленное множество вариантов, которым можно следовать, и всякий поворот уже благо по сравнению с застоем... Только не двигаться вспять! Но это же банально!