Марк Юдалевич - Дни испытаний

— Ты не думаешь, Вера, что комсомольские поручения следует выполнять?

И голосом Веры, растерянно, очень похоже, моргая глазами:

— Я, конечно, думаю, Галочка. Я все время думаю.

Галка больно наступила Нине на ногу, но та ничего не поняла и продолжала дурачиться. Девушки затихли и смотрели куда-то мимо нее. Нина обернулась. У входа в зал стоял Александр Семенович и негромко весело смеялся. Нина смутилась, покраснела до ушей, и тогда-то он взглянул на нее как-то особенно…

Магазин был уже закрыт. Продавщицы расходились. Нина и Верочка замешкались с подсчетом денег.

Из своего кабинетика вышел Александр Семенович.

— Меня никто не спрашивал?.. Досадно.

Заведующий прошелся по опустевшему и как всегда вечером непривычно просторному залу.

— Не люблю узеньких людей.

— Узеньких? — удивилась Нина.

— Все в порядке, — сказала Верочка, — как в аптеке. — Она передала Александру Семеновичу выручку.

Пулей выскочила за дверь. Из-за двери высунула свое краснощекое личико.

— До свидания.

Исчезла и высунулась еще раз.

— Забыла попрощаться.

Александр Семенович переглянулся с Ниной, засмеялся. Пошел к себе.

— Кончайте, Нина, там уже инкассатор дожидается.

Нина сдала деньги. Александр Семенович вручил сумку с деньгами инкассатору. Тот взамен оставил пустую на завтрашний день.

— Так вот, — обернулся заведующий к Нине, — об узких людях. Знаете, бывают такие коридоры в старых домах. Пройти в них можно, а на большее, как говорится в песне, ты не рассчитывай.

— На что большее?

— На красоту, удобство. Вот и люди есть такие. Свое прямое назначение они еще выполняют. Что-то там делают. А на большее их не хватает. На значительное и на малое тоже. Вот сегодня сговорились с одним приятелем, такой же одинокий холостяк, как и я, идти вместе в театр, на премьеру. Я с трудом достал билеты. И видите, — Александр Семенович комически горестно развел руками, — не пришел. Уверен — напьется где-нибудь или в кровати проваляется. Придется идти одному. Ну что, Нина, закрываем магазин.

Когда Александр Семенович возился с замком и пломбой, а Нина уже попрощалась и застучала каблучками по тротуару, он вдруг спохватился.

— Нина, подождите-ка. Какой все-таки я старый нахал! Ведь следует пригласить вас. Пойдемте со мной в театр. Морального разложения нам не припишут, поскольку вы вполне можете сойти за мою внучатую племянницу.

Перед тем Инна злилась: «Даже не попытается пригласить меня. А как бы здорово»…

Но сейчас она заколебалась. «Пойти или нет? А вдруг заметит, что я хромаю. И успею ли я сбегать за Гришей? А что скажут девчата?»

Но сама уже говорила весело, беззаботно:

— Если смогу заменить вашего приятеля, который пьет или валяется на диване…

Давно-давно не надевала Нина любимого платья, давно-давно так старательно не взбивала свои легкие волосы, так придирчиво не осматривала себя в зеркало.

— Красавица ты у нас, — искренне залюбовалась Любовь Ивановна.

И только Гриша возмутился:

— Опять шалаться, Нинка. А кто обещал мне сегодня почитать «Человек рассеянный с улицы Бассеянной»?

Александр Семенович ждал ее у театра. Гуляя по традиционному для всех театров кругу фойе, Нина немного подосадовала на свое простенькое платье, слегка потертые туфельки. Надо продать их и другую поношенную пару. И купить новые. Там какая-то соседка всегда у папы брала продавать старые вещи. Только она, говорят, уезжает. Если не уехала… Скромность ее наряда подчеркивала дорогой костюм Александра Семеновича с тремя рядами орденских планок на левой стороне пиджака. Но скоро она забыла об этом.

Александр Семенович всегда радостно удивлял Нину. Началось это еще с первой встречи, когда он без труда поставил на место нахала Сазоныча. С тех пор она не переставала радоваться и удивляться каждому его поступку, слову, движению. Здесь, в театре, он как будто не сказал ничего особенного. Но Нину удивляло и радовало каждое его замечание о публике, манере одеваться, отделке фойе и удивляло и радовало то, что Александр Семенович и вне своей торговой сферы держится также уверенно, спокойно, чуть насмешливо.

И еще Нине было приятно, что Александр Семенович относился к ней не просто вежливо, а почтительно и как-то очень осторожно. Ни разу даже не взял ее под руку.

Места у них были самые лучшие, в пятом ряду, в центре.

Перед началом к Александру Семеновичу наклонился его сосед, пожилой военный:

— Ваша супруга обронила…

Нина смутилась, покраснела. Александр Семенович как-то особенно взглянул на нее, и от его взгляда ей стало одновременно и страшно, и хорошо.

«Как бывает!» — изумленно подумала Нина.

Она родилась во время войны, и все участники войны в ее глазах были старыми людьми. Это почти документально подтверждало суровое торжественное слово «ветераны». И вот один из них, увешанный орденскими планками, сидит рядом с ней, и люди принимают его за ее мужа. А ведь действительно Александр Семенович очень молодо выглядит. Ни морщин, ни одного седого волоса, только энергичная складка возле рта. Папа был не так уж много старше его, но седой, на лбу и возле глаз морщины. Особенно постарел он после ухода матери. Мать словно отравила отца каким-то ядом, этот яд незаметно от всех разъедал его.

А ведь и у Горного была, наверное, когда-то семья. Может быть, и сейчас есть, хотя он и говорил что-то о своем одиночестве. Нине стало не по себе. И неловкость и еще какое-то незнакомое тяжелое чувство охватили ее.

Александр Семенович не то понял ее состояние, не то просто поддался горьким воспоминаниям.

— Жена! — сказал он. — В сорок четвертом погибла на фронте, ей тогда было девятнадцать.

Нине стало жаль Александра Семеновича, но одновременно исчезло и то, незваное, тяжелое и давящее… «Что это было? Неужели ревность, неужели я ревновала?»

…Поднялся занавес. Нина любила этот миг. Открывалась не сцена, открывались чужие жизни, стягивались тугим углом чистота и корысть, благородство и подлость, душевная сила и безволие.

И хорошо-хорошо было следить за тем, как побеждает светлое. Пусть некоторые скептически улыбались: «Добродетель торжествует, порок наказан. Примитив!» Так и должно быть. В этом мудрость жизни.

После смерти отца и во время своей войны с Аллой Петровной она в какие-то минуты усомнилась в этой мудрости. Но это же был приступ малодушия. Просто ее бросили в воду, не научив плавать. И ей на секунду показалось, что плавать вообще невозможно. Даже смешно. Но это все в прошлом. А теперь Нина знает — светлое побеждает!

Театр в ее родном городе был неважный. Помещался он в старом здании, из тех, которые по официальной терминологии именуются приспособленными. Артисты менялись так часто, словно в их жилах текла цыганская кровь. По веснам они не могли равнодушно слышать паровозные гудки и вместе с пробуждением природы разъезжались в неизвестных направлениях. Режиссеры были тоже из разряда кочующих. Появляясь, они до хрипоты ругали своих предшественников, до хрипоты кричали о своей приверженности к искусству, ставили два-три посредственных спектакля и, исчерпав этим свои возможности, начинали поносить актеров, зрителя, местное руководство, современную драматургию и, наконец, исчезали.