Максимилиан Кравков - Шаг через грань

Лампа в руке, нож за голенищем, денег маленько в кармане — что еще надо?

В последний раз Сашка вошел в лаву. Подземелье гудело. Под низкими сводами слышался шорох лопат, восклицания и железный лязг механизмов. В дымке летучей пыли как звезды желтели лампы.

Орлов нагнулся и стал пробираться вдоль стенки забоя.

Шахтеры кидали лопатами уголь в ходившие желоба конвейера. Сгибались и разгибались. Желоба блестели тускло и лязгали, а угольные глыбы медленно ехали в штрек по стальной дороге. Все было так, как нужно.

Орлов дошел до случайного углубления — ниши в стене. И наткнулся на ящик с новым мотором. На самой дороге!

— Не могли лучше места найти! — рассердился Орлов, поднял ящик и занес его в нишу под своды.

Побрел дальше, останавливаясь и постукивая ключом по звонким корытам.

По лаве расхаживал Мухин и осматривал потолок.

— Отлично! — подумал Сашка. — Отметят, что я на работе.

Но Мухин был крепко занят. Он рассматривал пустоту, из которой пришла лава. Пустоту эту надо было обрушить. Площадь висевшего потолка сделалась слишком обширной и стала давить на стойки.

Частоколы столбов неясно виднелись в темноте, а конца подземелью не было видно.

Орлов оглянулся. Все были заняты, работа кипела.

— Ну! — побледнел он. — Теперь пора!

Но в этот момент скрежещущий гул прокатился вверху, и с треском переломилась стойка. Лава смолкла, как по сигналу. Люди разом подняли к потолку испуганные лица, тревожная тишина охватила пещеру, и только конвейер продолжал стучать, как стальное сердце.

Мухин взглянул в темноту, вскинул лампу и закричал:

— Ребята, выбегайте! Лава садится!

Бросились все. Замелькали черные тени. Шарахались, натыкаясь на крепи. Толкая друг друга, сбились у выхода в штрек и один за другим выпрыгивали из печи.

Сашка выскакивал предпоследним и слышал, как сзади начали ломаться столбы креплений.

Люди разошлись по штреку. Мухин исчез — побежал к телефону.

Орлов очутился один перед двумя печами. Дорога к шурфу открылась.

И вдруг вспыхнула мысль:

— Да в лаве-то ящик остался! С мотором ящик!

Сашка метнулся туда и сюда и бросился в черный проход, из которого только что вылез...

В мертвом молчании пронеслись секунды, и ужасный удар потряс галерею. Черная пыль столбами вылетела из печей. Лава села.

Телефонный звонок перебил доклад.

— Минуточку! — попросил Коваль, беря докладную записку, и снял трубку. Лицо его исказилось, а пальцы смяли бумагу.

— Где?

Сидевший инженер вздрогнул.

— Громче, не слышу! Кто остался?

Инженер вскочил, бледный.

— Убило человека! — сказал Коваль и бросил трубку.

Оба, схватив фуражки, выбежали из кабинета.

Лицо у Мухина посерело. Он стоял перед рухнувшей лавой, показывая пальцем, и твердил:

— Там... там!

Стена молчала.

Быстро развернулись спасательные работы. Подтащили рукав, подававший сжатый воздух. Кончали прикрутку шланга к отбойному молотку.

Раздался приказ:

— Просечку по борту обвала. Гони!

Лучший забойщик тронул за спуск. Молоток затрещал, прошивая заостренным стержнем уголь. Взлетела пыль, посыпались куски.

— Наконец-то! — облегченно вздохнули люди.

За спиною забойщика ждали в очереди. Чтобы перенять молоток из уставших рук. Еще не рассеялось первое ужаснувшее впечатление. Кто-то вспоминал:

— Крикнул «мотор пропадает!» и в печь! Точно в омут канул...

Прошел час. Говорили мало. Иногда раздавались короткие деловые слова. Молоток стучал неумолчно, и звякали топорами плотники, укрепляли своды просечки. Появился вызванный врач.

— Где пострадавший?

— Сядьте и ждите...

Врач содрогнулся и долго протирал вспотевшие очки. В штрек забегали из соседних лав. Постоят и, не спрашивая, уйдут обратно. Минуты длились томительные и страшные.

— Стой! — завопил Мухин. — Обожди!

Поднял руку и ухом припал к стене. В глухой тишине из глубин доносились звуки. Иногда они гасли, иногда разгорались слышнее.

—Тук-тук-тук! — стучало тогда из земли. Призывно и жутко.

— Жив! — не выдержал Коваль.

— Жив! — в несказанном восторге вскрикнул весь штрек, и пущенный молоток загрохотал оглушительно.

— Иду-иду-иду! — выбивало его стальное шило.

— Держись, товарищ! — выкрикивал Мухин. — Мы идем, идем!

Все нервно смеялись. Взглядывали друг на друга и смеялись. Послали за теплой одеждой, за коньяком. Это тоже порадовало — значит, старались для живого.

Прошло четыре часа. Ответные стуки смокли. Но молоток гремел. Один за другим сменялись забойщики. Просечка все глубже врубалась в уголь.

Никто уже не радовался. Все понимали, что трудно. Пробиться трудно, а там, в завале, дожидаться еще трудней.

Лица сделались жесткими и упрямыми. Вырвать товарища у горы! В каком бы он виде ни был, а вырвать! Это — закон горняка...

Через девять часов инженер пожевал бутерброд и бросил.

— Не хочется есть!

Мухин пристроился на полу. Усы его висели, как тряпки. Он зажал ладонью щеки, и словно окаменел. Но каждые четверть часа вскакивал и бежал к забою.

— От начала — десять! — сказал Коваль и щелкнул крышкой часов.

Прозябший врач ушел на-гора. Его заменил дежурный хирург. Сидел у стенки на ящике с красным крестом. Возле стояли носилки. На них избегали смотреть.

В просечке загомонили.

— Стучит! Стучит! — передавали один другому. Опять загорелись глаза. Люди удвоили силы. Бросались на уголь, как львы.

— Стучите в ответ! — настаивал врач. — Не давайте заснуть!

Митрошка с товарищем заглянули в штрек. Митрошка помялся и подошел к десятнику. И вдруг громко и неудержимо всхлипнул. Товарищ испугался и потянул его за рукав...

Начав задыхаться, Орлов очнулся.

В горло и ноздри густо набилась пыль. Он фыркнул, откашлялся и рванулся встать. Его удержали нога и низко висевшая глыба. Тогда он начал соображать.

Лежал он на животе, в угольной нише. Впереди, но так, что рукой не достать, валялась электрическая лампочка и свет ее был радостней всего другого. Другое было мрачно и страшно.

Вверху висело. Вроде клубка сцепившихся камней. Сбоку чернела плита. Огромная. Она привалилась к стенке забоя и навесом прикрыла Орлова. Что было там, за плитой, он не видел.

Сзади был мрак. Орлов дернул ногами. Одна была живая и двигалась свободно. Другую зажало в тиски и щемило болью.

Орлов испугался, закричал, забил головою и стих.

За плитою опять проснулся грохочущий гул. На спину и на лампу посыпались крошки. В темноте скрежетали невидимые тяжести и переворачивались с хрустом. А потом умолкли.

От мокрого угля остро пахло сыростью. Подбородок и нос Орлова уткнулись в уголь. Сознание заработало ярко и неправдоподобно.