Вильям Гиллер - Вам доверяются люди

Окунь не то охнул, не то подхихикнул. Но Рыбаш даже не заметил этого. Зато Гонтарь, не пропустивший ни одного словечка, сказанного Мезенцевым, обрадованно воскликнул:

— Вот и я д-думал то же самое! То есть однажды, в Куйбышеве, мне п-пришлось столкнуться с этим, и я, знаете, страшно п-перепугался… А потом сделал, к-как вы говорите, — и все обошлось.

— Из этого следует, что у вас правильное хирургическое мышление! — Мезенцев чуть-чуть склонил голову и принялся с прежним равномерным усердием намыливать руки.

Рыбаш вдруг рванулся к Степняку:

— Операцию этой старухе… с ущемлением грыжи, буду делать я.

И опять Мезенцев не дал Илье Васильевичу сказать ни слова.

— Ну что ж, отлично! — одобрил он. — А я, если коллега не возражает, предлагаю себя в ассистенты.

Вот так начался тот первый операционный день. Позже, когда начали действовать оба хирургических отделения, первое возглавил Мезенцев, а помощниками его стали Львовский и временно Степняк. Вторым заведовал Рыбаш, работая с Окунем и Гонтарем. И хотя Степняк не только добровольно, но даже охотно пошел под начало к Мезенцеву в практической хирургии, он вовсе не собирался поступаться теми правами единоначалия, которые были присвоены ему как главному врачу.

Зачем, например, Мезенцеву знать, какие головоломные ухищрения потребовались Степняку, чтобы избавить врачей отделений от бесконечной писанины, отнимающей у них драгоценное время? Теперь на обходах и даже при операциях неизменно присутствуют очень милые, аккуратные сестрички, которые имеют самое смутное представление об уходе за больными, но зато хорошо знают стенографию. После долгих боев с бухгалтером Фаиной Григорьевной, особой неулыбчивой и сурово охраняющей свой авторитет в финансовых вопросах, Степняк вырвал этим девочкам по полторы сестринских ставки за пятичасовой рабочий день. Конечно, это откровенное нарушение финансовой дисциплины, и Фаина Григорьевна, собирая в складки узенький лобик, не зря отказывалась подписывать первые ведомости на зарплату. Но Степняк умел убеждать. Он заставил Фаину Григорьевну облачиться в докторский халат и пройтись с Лозняковой во время обхода по терапевтическому отделению, а затем просидеть полдня в приемном покое. В приемном покое дежурили поочередно все врачи. Степняк выбрал дежурство Гонтаря, который по своей добросовестности, опрашивая больного или, как это называется на языке медицины — собирая анамнез, выпытывал такие подробности, что составленная им история болезни разбухала до размеров целой повести. Писал Наумчик аккуратным, крупным почерком, не позволяя себе ни сокращений, ни пропусков. Опрос каждого поступающего в больницу занимал у него около часа. Фаина Григорьевна сидела с неуступчивым видом в сторонке, но по желтовато-бледному, некрасивому лицу ее шли пятна.

— Видите? Видите? — спрашивал потом Степняк. — Это же дикость! Умнее бы всего завести магнитофоны: врач спрашивает, больной отвечает, а машинка пишет! Никакой потери времени! Никаких ошибок! И мы заведем у себя эти штуки, дайте срок. А пока — хоть стенографистки.

Фаина Григорьевна вздохнула:

— Но в случае чего отвечаете вы! Сделаем так: я напишу вам докладную с возражениями, а вы наложите письменную резолюцию.

— Идет! — согласился Степняк. — Мне не впервые отвечать.

Фаина Григорьевна свои возражения написала в очень приличной форме: дескать, по штатному расписанию иметь стенографисток не положено, хотя произведенный хронометраж подтверждает, что врачи тратят более трети рабочего времени, предназначенного для прямой производственной, то есть медицинской работы, на записывание данных. И даже приложила к докладной аккуратную табличку хронометража. Степняк был приятно поражен. Он показал эту докладную Лозняковой, с которой незаметно для самого себя привык делиться всем, что волновало его в работе.

— Отличный документ! — сказала Лознякова, пробежав докладную. — Теперь можете нарушать финансовую дисциплину, неприятности будут минимальные.

Степняк зорко поглядел на Юлию Даниловну. Лицо у нее было серьезное, но глаза смеялись.

— Значит, неприятности все-таки будут?

— А как же! Вы ведь только и делаете, что подготавливаете для этого почву.

— Не понимаю.

Юлия Даниловна вздохнула:

— Халаты для посетителей отменили? Отменили. Родственников пускаете каждый день? Каждый. Рентгенолога, которого прислала Бондаренко, не взяли?

— Еще бы! — перебил Степняк. — Машину за ним посылай, как за митрополитом, одна ставка его не устраивает! Профессор Мезенцев ничего похожего не требует, а вы хотите…

— Я ничего не хочу, — сказала Юлия Даниловна, — я просто перечисляю то, чем может быть недоволен райздрав. Стенографистки, безусловно, хорошее дело. Но ведь им нужны пишущие машинки?

— Конечно. Уже куплены.

— Значит, опять нарушение финансовой дисциплины?

Илья Васильевич крякнул:

— Я велел Витеньке провести их по статье медицинского оборудования. Ведь не для себя, черт возьми, я это затеял?

— Перестаньте ругаться. Я просто хочу посоветовать вам хоть часть ваших… мероприятий согласовывать с Таисией Павловной. Не стоит ссориться с нею по мелочам. Тогда в крупных вопросах сможете решительнее отстаивать свою точку зрения.

Впервые Лознякова говорила таким серьезным тоном.

— А вы думаете, будут крупные конфликты?

— Мы работаем в больнице, Илья Васильевич. Здесь всякое может случиться.

Степняк много думал об этом разговоре. Кроткая и тихая Юлия Даниловна была, пожалуй, дальновиднее, чем он сам. Может быть, менее принципиальна? Нет, по самой чистой совести, он не мог бы упрекнуть ее в недостаточной строгости к себе и другим. Наоборот, каждый раз, когда он сомневался в справедливости того или иного решения или в причинах, руководивших человеком при том или ином поступке, Лознякова судила и быстрее и точнее, чем он. Никогда, ни разу, ни на одно мгновение он не почувствовал в ее поведении той осторожной оглядки, которая сопутствует малодушным людям. Не случайно на первом собрании коммунистов больницы, когда выбирали парторга, имя Лозняковой назвали сразу несколько человек. Степняк, голосуя за нее, подумал, что лучшего парторга, пожалуй, не подберешь. Потом они остались вдвоем с Львовским, и Матвей сказал… Как же он сказал тогда? Ах, вот: «Ну, сегодня я знаю, что мы не ошиблись».

Добренькая? Нет, ни в коем случае! В неприятной истории с сестрой Груздевой Юлия Даниловна оказалась непримиримой до жестокости. Именно она настояла на увольнении Груздевой, хотя Степняк колебался. История, конечно, скверная. Груздева, молоденькая, хорошенькая девчонка, быстроногая, из тех, кого Илья Васильевич огулом именовал «детский сад», с самого начала попросилась в терапевтическое отделение. «Боюсь крови!» — объяснила она.