Вильям Гиллер - Вам доверяются люди

— Ну, и позвонили? — посмеиваясь, спросил Львовский.

— Вообразите, позвонила! — удивленно, словно не веря, что так оно и было, сказала Юлия Даниловна. — Правда, не через неделю, а через месяц, когда затеяла генеральную уборку и наткнулась на эту книжку. Он сам снял трубку и даже не дал мне договорить первой фразы: «Долгонько же вы читаете!» Я рассердилась — что за выговор? «Могла и совсем не позвонить…» — говорю. «Нет, не могли, мы же условились! Да сейчас дело не в этом, я что-то приболел…» А у меня уже условный рефлекс. «Врач был?» — спрашиваю. «Вот профессиональный подход, — говорит он, и тут я поняла, что уже все обо мне знает. — Нет, врача не было. Я вчера поздно вечером приехал из-за города, видимо, простудился, а сегодня воскресенье, и наша поликлиника не работает…»

— Словом, он вас уговорил привезти ему книжку и заодно выполнить высокий врачебный долг перед любым и каждым страждущим? — насмешливо подсказал Матвей Анисимович.

— Уговорил, — покаянно призналась Лознякова.

— И тогда вы познакомились с Кирой?

— Да.

— А как она вас встретила?

— Представьте, настороженно. Я думала, что мне почудилось, но позже — много позже — поняла, что именно так и было.

— Значит, он чего-то не учел… Может быть, просто слишком радовался, что вы придете… — Львовский вздохнул. — Сложная штука — психология подростка.

— Вы-то откуда знаете?

— А я, дружочек Юлия Даниловна, старый пес. Я много чего знаю. И, между прочим, люблю детей. — Он похрустел пальцами, встал и деловито вынул из внутреннего кармана партийный билет. — Ну-ка, получите взнос, товарищ парторг, а то занимаетесь тут посторонними разговорами… И поторопитесь, пожалуйста, потому что нам надо спешить.

— Спешить? Куда? — придвигая к себе ведомость, спросила Лознякова.

Львовский, не отвечая, подал ей деньги, назвал сумму, расписался в ведомости, подождал, пока она поставит штампик в партбилете, и только тогда сказал:

— Вы сейчас поедете к моей Валентине Кирилловне и объясните ей, что… ну, скажем, что я задержался из-за срочной операции. Так лучше всего. А я поеду в гости к Кире.

— К Кире? — ахнула Юлия Даниловна. — Зачем?

— Ну зачем люди ходят в гости? Она меня звала тогда, на просмотре. И я обещал. Вот и пойду, благо наверняка знаю, что ни вас, ни Задорожного не встречу…

— Погодите, — сказала Лознякова. — Вы хотите говорить с Кирой обо мне? О нас? Пожалуйста, не делайте этого. Будет только хуже…

— Я не сделаю ничего такого, от чего может стать хуже, — неуступчиво ответил Львовский, — а вы со мной не спорьте. Эту болезнь надо лечить.

— Погодите, — снова повторила Юлия Даниловна. — А откуда вы вообще… как вы поняли тогда, на просмотре, что у нас с Кирой неладно?

— У меня есть глаза и уши, дорогой мой товарищ, — резковато сказал Львовский. — И если в первый день нового года товарищ Лознякова звонит мне из уличного автомата, имея собственный телефон дома…

— Как вы узнали, что из автомата?

— По грохоту, который вы перекрикивали. Звонит и отчаянным голосом спрашивает, как я намерен использовать второе место на просмотре. И умоляет сейчас же перезвонить к ней домой и пригласить ее падчерицу… Вы думаете, этого недостаточно для размышлений?

Лознякова не согласилась:

— Я же объяснила, что нам не хочется в праздничный день оставлять девочку одну…

— И я бы вполне поверил, если бы вы звонили из дому. Ладно, Юлия Даниловна, тут не надо быть Шерлоком Холмсом. Не спорьте по пустякам. Уже девятый час, и нам в самом деле пора.

Он решительно пошел к двери, и Лознякова, догнав его в коридоре, спросила:

— Значит, сказать Валентине Кирилловне, что вы задерживаетесь из-за срочной операции?

— Да, — медленно ответил Львовский. — И, в общем, это почти правда. Операция действительно срочная.

Кира в самом деле приглашала Матвея Анисимовича в гости, когда прощались с ним после просмотра в Доме кино. Она сделала это потому, что помнила и любила дядю Матю с незапамятных времен. Приходя к папе, он, в отличие от других гостей, не донимал ее рассеянными вопросами: «Ну как живешь, Кирюха? Отметки хорошие?», а сам рассказывал что-нибудь интересное и неожиданное. Двенадцать подвигов Геракла перемежались захватывающими и вполне современными событиями из жизни кота Тимофея и собаки Лады, которые принадлежали соседу дяди Мати, бородатому профессору Александру Александровичу. Мифы древней Греции поразили ее воображение, но увлекательные подробности собаче-кошачьей дружбы заставляли Киру хохотать до слез, и, провожая дядю Матю, она частенько совала ему пакетик с какими-нибудь лакомствами для его четвероногих приятелей, а он совершенно серьезно обещал объяснить Тимофею и Ладе, что это гостинец от Киры. Словом, у Киры с Матвеем Анисимовичем с давних пор были свои, независимые от папы и от тети Мани отношения.

Тетя Маня занималась хозяйством в доме Задорожных. Кира знала, что это дальняя папина родственница, но особой дружбы с нею не водила. Тетя Маня появлялась по утрам, готовила обед, отправляла в прачечную белье и убирала обе комнаты, из которых состояла квартира Сергея Митрофановича. У тети Мани была своя комната в другом доме, и она ни за что не соглашалась переселиться к Задорожным. Правда, когда Кира была еще совсем маленькая и целую неделю проводила в детском саду, а домой попадала только в субботний вечер, тетя Маня ночевала у них с субботы на воскресенье и с воскресенья на понедельник. Она расставляла в Кириной комнате для себя раскладушку, стелила тюфячок и долго кряхтела, перед тем как заснуть.

Папа всегда был с тетей Маней вежлив и доброжелателен, но разговоры у них были скучные. Тетя Маня жаловалась, что хорошее мясо продавцы прячут для себя и что кефиру в молочной опять не было, или рассказывала неинтересные истории про дочку дворничихи, которая привела мужа, а он все пропивает и теще никакого уважения. Папа выслушивал эти рассказы с тем выражением лица, которое Кира называла «застегнутым».

— Опять у тебя было застегнутое лицо, папка! — говорила она отцу, когда дверь за тетей Маней захлопывалась.

— Я об одном срочном деле подумал, — оправдывался Сергей Митрофанович.

Кира лукаво подсмеивалась:

— А почему, когда ты меня слушаешь, ты ни об одном срочном деле не думаешь?

— Разве? — удивлялся Сергей Митрофанович. — А я думаю, что ты хвастуша и зазнайка.

Но Кира понимала, что папе с тетей Маней просто скучно.

Сама она к тете Мане относилась равнодушно: ну готовит, ну убирает — подумаешь, трудно! У всех дома кто-нибудь готовит и убирает. Став постарше, она разобралась, что у большинства ребят готовят и убирают мамы или бабушки. У нее не было ни мамы, ни бабушки — ей объясняли, что они умерли. Их убили фашисты. Сначала Кира даже несколько гордилась своей особенной судьбой. Однажды в детском саду несколько детей заболели свинкой, и их тотчас разобрали по домам, а Киру оставили. Она слышала, как воспитательница говорила доктору: «У этой девочки никого, кроме отца, а он в командировке!» Киру поместили в изолятор, и она провела там несколько дней, пока приехал папа, которому дали знать о ее болезни. Папа тотчас взял ее домой и вызвал тетю Маню. Тетя Маня заботливо ухаживала за Кирой, но приговаривала: