Вильям Гиллер - Вам доверяются люди

— Хоть бы уж ты женился, что ли, Сергей Митрофанович. Стара я становлюсь…

— Непременно женюсь, тетя Маня! — отшучивался папа. — Вот только освобожусь немножко и займусь этим делом.

Кира понимала, что папа шутит, но на всякий случай строго сказала:

— Я не хочу, чтоб ты женился.

— Почему? — спросил папа.

— Потому.

На этот раз «застегнутое» лицо было у нее. Папа не стал ни о чем допытываться, а она думала о Золушке и боялась мачехи, которая заставит ее работать и будет держать замарашкой. Чтоб тетя Маня не ворчала и папа в самом деле не надумал жениться, она решила понемножку заниматься домашними делами. Тетя Маня это очень одобрила — девочка, мол, должна быть хозяйственной — и с охотой учила ее готовить, убирать и стирать. Кира оказалась понятливой. Ей даже было приятно, когда папины товарищи похваливали:

— Смотри, Митрофаныч, какая у тебя хозяюшка растет!

Плохо было только с одним — с одеждой. Не то чтобы у Киры не было обуви, платьев, пальто, бельишка. Было все. Но другие девочки в школе (Кира быстро разглядела это) одевались лучше. Все носили форму, но пальто у большинства были красивее, туфли и шапочки тоже. Тетя Маня покупала ей все на вырост, и случалось, что Кира успевала сносить платье раньше, чем оно становилось ей впору. Папа, видно, тоже замечал это, потому что иногда вздыхал: «Надо бы тебе, Кирюха, другое обмундирование…»

Кире было около двенадцати лет, когда папа, приехавший накануне из подмосковной командировки, весело сказал:

— Ну, дочка, постарайся сегодня блеснуть угощением! К нам такая гостья придет…

— Гостья? — переспросила Кира.

У них бывали в гостях жены папиных товарищей вместе со своими мужьями. Но тогда папа говорил: «Тетя Маня, сообразите нам ужин получше — придут товарищи с женами». Они приходили, почти всегда приносили Кире конфеты или пирожные, ужинали, слушали долгоиграющие пластинки, разговаривали, смеялись и уходили вместе со своими мужьями. Всех вместе их называли «гости». Но никогда не случалось, чтоб приходила одна «гостья». Кира предприняла легкую разведку:

— А кто такая эта «гостья»?

— Она доктор! — все так же весело объяснил папа.

— Она придет тебя лечить?

— Нет, она придет в гости.

— Разве доктора ходят в гости?

— А как же! Дядя Матя ведь ходит.

— Она жена дяди Мати?

— Нет, — сказал папа и с откровенным удовольствием прибавил: — Она, кажется, пока ничья не жена.

У Киры почему-то ёкнуло сердчишко.

Гостья пришла под вечер и принесла папе какую-то книжку. Это бывало и раньше, что папе приносили книжки или большие деловые конверты. Курьерши открывали разграфленную толстую тетрадь, и Кира, случалось, расписывалась за папу. Курьерши говорили: «Какая умница! А звать тебя как?» — и уходили. Но эта гостья никакой толстой тетради не открывала, а папа, который приехал совсем простуженный, выскочил в переднюю и очень радостно пожал гостье руку.

— Знакомьтесь, Юлия Даниловна. Это моя дочка Кира. Прошу любить и жаловать.

Никогда папа никого не просил «любить и жаловать» Киру. И никогда никому так торопливо не помогал снимать пальто, как этой гостье. Юлия Даниловна протянула Кире руку:

— Здравствуй, Кира.

Кира хмуро сказала: «Здравствуйте» — и убежала на кухню, а папа, даже не заметив этого, увел гостью к себе в комнату.

Тети Мани не было (она теперь приходила через день, по утрам, а в воскресенье и вовсе не появлялась), и Кира долго сидела на кухне, одинокая и расстроенная. Круглый простой будильник, который днем жил на кухне, а на ночь переезжал в Кирину комнатку, тикал особенно громко. Кира сидела у стола, покрытого прозрачной с веселыми цветочками скатертью из пластмассы и обижалась. Она еще сама не знала, на что обижается, но ей казалось, что у папы, если б она сейчас позвала его, было бы такое же «застегнутое» лицо, как при разговорах с тетей Маней.

Надо было накрыть на стол, вскипятить чайник, достать из холодильника масло, ветчину, печеночный паштет, творожный торт, который ее научила печь тетя Маня. Но Кира сидела не двигаясь и горевала, пока не услышала какой-то очень оживленный и смеющийся папин голос:

— Ну, Кирёнок, ты долго будешь нас голодом морить?

Тогда Кира воровато чиркнула спичку, зажгла конфорку на газовой плите и, ставя чайник, ответила:

— Чайник еще не закипел.

Потом они все втроем ужинали на кухне. Кира церемонно угощала «гостью» и злилась, что та ест без стеснения, с аппетитом. Особенно понравился гостье творожный торт, и она спросила папу:

— Вот вкусно! Это ваша жена такая кулинарка?

Ответить папа не успел. Покраснев все от той же непонятной обиды, Кира громко сказала:

— А у папы нет жены. Нашу маму убили фашисты.

Она думала, что «эта» смутится, но гостья, помолчав несколько секунд, задумчиво покачала головой.

— Да, уже двенадцатый год пошел, а на каждом шагу… — И опять спросила: — Вы сами на каком фронте были?

И разговор пошел о войне, о фронтовых товарищах, о том, о чем в доме Задорожного говорили часто. Кира молчала. Ей было неприятно и досадно даже то, что «гостья» тоже, оказывается, была на фронте, и она не смягчилась, когда та, чуть порозовев, вскользь добавила:

— Всего полгода, пока не потеряла ногу.

Папа растерянно заморгал:

— А я вас заставил тащиться сюда!

И гостья небрежно ответила:

— Пустяки! Я же участковый врач. Вы представляете себе, сколько ходит участковый врач?

Довольно скоро после ужина гостья ушла. Папа хотел ее проводить (простуженный-то!), потом хотел вызвать машину — она не позволила ни того, ни другого. Когда они остались вдвоем, папа, задумчиво щурясь, спросил:

— Правда, славный человечек?

У Киры мурашки побежали по спине.

«Человечек»! Так папа называл только ее: «Хороший ты мой человечек!» или: «Ты у меня надежный человечек!» Она выпустила из рук чашку, которую вытирала, и чашка разбилась в мелкие дребезги. Она уронила ее нарочно, теперь можно было и поплакать. Она шумно задышала, и папа принялся стыдить ее:

— Кирёнок, да ты что? Плакать из-за чашки? Фу, позор какой!

— Сервизная… — всхлипывая, ответила Кира.

Чашки ей было совсем не жаль, и то, что папа не понял этого, показалось очень обидным.

— Тем более! Если бы еще последняя, а то вон их сколько у нас…

Он сам собрал черепки и выкинул в ведро на лестнице. О гостье больше не говорили (может быть, папа все-таки что-то понял?).

Месяца через два праздновали папин день рождения. Ему исполнялось сорок лет, и Кире казалось, что об этом даже стыдно вспоминать вслух: такая старость! Но, к ее изумлению, гости все время говорили: «Вот и стукнуло тебе наконец сорок, Сергей Митрофанович!», как будто это очень радостно.

То ли от запаха сдобного теста и ванили, стоявшего в кухне, где с утра возилась тетя Маня, то ли от целой груды смешных и забавных подарков, которые Кира не успела еще толком рассмотреть, то ли, наконец, от оживленного говора гостей, но Кире стало весело и свободно, Она даже подумала, что, может быть, для взрослых сорок лет вроде как для девчонок и мальчишек шестнадцать, когда они получают паспорт. Или как для дошколят то первое сентября, когда они — очень важные, с цветами в руках — переступают порог школы. Впрочем, папа вовсе не выглядел важным. Наоборот, он казался помолодевшим, озорным и все бегал в переднюю открывать дверь.