Фёдор Пудалов - Лоцман кембрийского моря

С. Т а р у т и н.

Или это без него уже додумали?

Уважаемый Василий Игнатьевич!

Мы раскидываем всю рыбу, каждый сорт по числу ловцов: чиры отдельно, хариусы отдельно, то же самое краснина, муксун, и даже селедка идет счетом: по одной штучке. Пять, шесть и до восьми тысяч сельдей требуется наловить каждому хозяину для прокормления только одной запряжки собак в течение года: это на 8—12 собак.

Плеханам и Важеникам откидывают еще полпая за сети.

Каждый ловец забирает свою кучу муксуна, кучу сельдей и так далее. Он кладет в лодку, что ему требуется для дома, остальное под лед.

Плеханы и Важеники забирают свои полтора пая и начинают толковать о несправедливости, грозятся не вычинить сети в новую зиму.

— Грех, бра-а! — говорит Агей Тарутин, ужасаясь.

— Бери мои сети от греха, — отвечает Иван Плехан весьма хладнокровно.

— А пошто я буду чинить да свои сети для тебя?

Мне это сильно надоело. Однако русские жильцы крепились не спрашивать меня — ну, и я крепился молчать. Знаем: совет хорош, когда его спрашивают.

Я оказался крепче.

Вообще у них молодые имеют полный голос. Только начнут работать со взрослыми наравне — их и слушают наравне, даже пятнадцатилетних малышей.

Вот один такой молодой человек выступил при всех с обращением ко мне:

— Научи нас, дядя, по-советному паи делить, как на Руси делят?..

— Заведи бороду, тогда будешь спрашивать для людей, — сказал я ему.

Этот мужчина с достоинством ответил:

— Я человек за людьми.

— За тобою да другие станут людьми, — сказал я с удивлением и молчал, пока не заговорили старики. Тогда я принял авторитетный вид и разъяснил, как надо жить по-колхозному.

Я всегда дивился авторитетному виду начальника снабжения Кузнецкстроя и пробовал сам, наедине, но чувствовал, что у меня не получается. Теперь представилась нужда, и должно было получиться обязательно.

Я сделал такое каменное лицо, что русские жильцы уставились и укладывать рыбу под лед оставили.

Иов Матигорец подошел, Микунька Важеник, Агей Тарутин, Иван Плехан — все почтенные жильцы подошли поближе ко мне, оставя на время свою рыбу, и со вниманием ждали.

Я заговорил медленно и немногословно, сказал, что рыба ловится сначала на дому зимой, когда плетут и чинят сети. Это вызвало возгласы удивления и одобрения.

Я сказал, что работу на дому, на сетях, следует оплачивать подешевле, как более легкую… Этим моим словам все рассмеялись, как хитрой шутке. Они считают сидячую работу дома куда «ну́жнее» ловецкой работы на реке и на льду. Они поняли так, что я считаю несправедливо дешевой существующую оплату труда вязальщиков и чинильщиков сетей — половиной пая.

Я сказал, что по-советному работать артелью — значит работать все для артели: и рыбники кладут пай рыбы гусникам, и гусники кладут пай гуся рыбникам. Оттого-то в советских колхозах одни рыбачат, другие по́ гуси ходят, иные за зверем — а все и с рыбой, и с гусями, и с пушниной.

Это всех поразило до глубины души, они стали просить, чтобы я сказал об этом еще раз и пояснил бы.

Мы поздно задержались на леднике, но бабы в Русском жиле не привыкли беспокоиться о мужчинах. Им хватает работы дома на весь день.

На порогах Теплой, в Воротах, мне пришло в голову рационализировать жизнь русских жильцов и повысить производительность их труда.

Чадный запах жареной рыбы чувствовался уже в Воротах. Над рекой он уже усиливается и сгущается в тайге и становится невыносимым в поселке. Все лето мы живем в чаду жареной рыбы. Все старухи заняты вытапливаньем рыбьего жира к зиме — для кухни, для еды, для питья, для освещения. Рыбий жир — это кошмар для меня.

Василий Игнатьевич, прощайте, кончается моя переписка с Вами! Кончается блокнотная летопись моей жизни в Русском жиле, кончился мой блокнот. На последнем листике, на корочке, остается места еще на три строчки. Моя цель: дождаться Николая Ивановича, записать с его слов Берестяную летопись. Но на чем я запишу ее?

С. Т.

Видимо, конец августа.

Василий опять поспевал за своим курсом — четвертым — и сам делал контрольный анализ полнинских образцов. Все шло нормально, и сон обычный: четырехчасовой.

— Человек страдает познанием, — сказал Егоров.

— Кто больше знает, тот меньше спит, — ответил Зырянов.

— Из тебя, Вася, во благое время вышел бы добрый кулак.

— Во благое время ты бы отведал доброго кулака.

Но, в общем, Василий молча слушал, когда касались особенностей его сна.

— За что? — покойно спросил Егоров. — Таких, как ты, жадных немало есть в деревнях. Был бы ты ярым стяжателем в старых условиях. Советская власть направила твою ненасытную жизнь к науке. От крестьянства и страдность в учебе у тебя.

— Честное слово, не понимаю: ты меня хвалишь или осуждаешь?

— Осуждаю. Учиться высшим наукам — не землю пахать, не страду страдовать. Страдание для этого не идет, и кулацкая жадность не пристала.

— Клянусь! Такой чепухи, как от Егорова, я не слыхал никогда в жизни, даже от моего дядюшки после его святого хаджа в Мекку, — сказал Алиев, потряхивая черной блистающей короной кудрей на высоком черепе. — Зырянов имеет кулацкую способность годами спать не больше четырех часов в сутки! А Егоров имеет буржуазную наклонность дрыхнуть, когда советскому студенчеству время делать физзарядку под радио и внедряться в науки!

— Кулацкая жадность — это не талант, а характер, — сказал Егоров.

— Чудак! — закричал Алиев. — Характер — это главнейший талант! При социалистических отношениях он делает Ломоносовых, и он же при капиталистических делает кулаков и миллионеров и бандитов! На всю историю России до нас был один Ломоносов…

— Это мы с тобой Ломоносовы?

— Зырянов — да, а ты — нет. Ты, Егоров, человек достоверно полезный. А Зырянов — человек сомнительный, рискует напрасно разбить нос. Ты будешь директором шахты, потому что у тебя бездарный характер. А Зырянов сотворит мировое открытие и совсем перестанет спать, чтобы успеть…

— А вот мы заставим тебя повторить эти ереси на комсомольском бюро.

В час ночи общежитие утихло. Василий лег в три. Он сделал работу в счет завтрашней, чтобы освободить пару часов днем.

Он отправился в Институт мозга. Он давно задумал это посещение.

— Доктор, почему я не вижу снов?..

— Вы, вероятно, не по этому вопросу пришли сюда? — спросил доктор.

— Именно и только по этому одному вопросу.