Фёдор Пудалов - Лоцман кембрийского моря

— Это полуустав, невежественная ты. Получаешь письма от кавалеров времен Ивана Грозного, а читать не умеешь.

— Ладно, скорей читай дальше, мама же!.. Итак, я — солнце, а Татьяна — луна!

— Если ты не будешь мне мешать. «Лидия и Татьяна, яко звезды сияющие!»

Лидия села на пол и залилась смехом.

— Иди с твоим письмом, не мешай мне разложить белье, — но письмо не отдала дочери, ей самой стало интересно прочитать.

— Мама, милая, читай, я больше не буду!.. Мамочка, читай сначала! — сквозь слезы смеха выговорила Лидия.

— «Две зари, освещающие весь мир на поднебесной!» — с пафосом прочитала мать.

Лидия навзрыд захохотала.

— Господи помилуй! Сколько гимназистов и студентов за мной ухаживали и письма писали, и даже семинаристы, — а ни один не догадался сочинить акафист в мою честь, — сказала мать смеясь. — А ты смеешься, недостойная. Кто же этот акафистник?

— Мама, неужели ты не догадалась?.. Я ж тебе рассказывала, когда приехала из Якутии! Ну, читай, читай, читай! С самого начала начни!

— «О солнце и луна московский земли! Лидия и Татьяна, яко звезды сияющие! Две зари, освещающие весь мир на поднебесной!

Не ведаю, как назвать! Язык мой короток, не досяжет вашея доброты и красоты. Ум мой не обымет подвига вашего на Лене и страдания вашего на Усть-Илге. Вы — Василию Игнатьевичу собеседницы, експидиции украшение и всем лямочникам сопричастницы тож! Подумаю: как так, боярышни изволили, а матушка ваша позволили со московский высокия ступени ступнти вам на стылую, нечистую баржу и в лямочницы вринутися?

Но говорится: у матери сердце в детях, у детей — в камнях».

Мать с удивлением покачала головой.

— «Яко голубица посреди коршунов, ныряла посреде лямочников изрядная и избранная девица красная, изящная геологица!»

Лидия давно перестала смеяться и притихла. Мать оглянулась кверху над плечом на ее загоревшиеся щеки и расширившиеся глаза и продолжала разбирать полуустав.

— «Посем была посажена, горюша, в тепле томитися, в трапезной избе. А прочие геологи и геологицы на молотилке горе мычут. Твое же за них доброе сердце изболело».

— Он все понял! — прошептала Лидия. — Удивительный Савва!

— «Еще ли ты помнишь меня, голубка? Друг мой сердечной! Яко трава посечена бысть — мне от забвения твоего».

Мать взглянула на дочку, улыбаясь.

— Ух как забирает!.. «Я-су окаянный кривыми стопами измериваю жизнь свою по Якутии. Где мне взять — из добрыя ли породы или из обышныя? Которые породою получше девицы, те похуже, а те девицы лучше, которые породою похуже.

Ты же знаменита в Москве: лепотою лица сияешь, очи же твои молниеносны, ноги же твои в московских мелких обувочках, видел я, дивно ступают по снегу, лямку потаща. Персты же рук твоих тонкостны и действенны. Глаголы же уст твоих алмазам подобны, яко исландский шпат, удвояют мое разумение».

— Ну, что опять ты прыскаешь? — недовольно сказала мать. — Чего-нибудь по минералогии он напутал? А Небель твой облысеет — так красиво не напишет. Не мешай читать, а не то буду про себя! — Она молча уставилась в письмо.

— Читай вслух, мама! — закричала Лидия.

— «Василий Игнатьевич не сердитует ли на меня? Миленькой, где ты гуляешь зимой? Не слыхать про тебя на Лене. В лесу людском большом ты, Василий, бродишь и в расселинах каменных московских или по холмам измышлений книжных скачешь? Да добрую-то силу и горою не рассыплет, ниже зной науки иссушит.

А то шум краснословцев слыхал, яко ветром лес, возмущает человеческие души. В расселинах книг их человецы погибают.

Не сердитуй!

Ну, дружи со мной, не сердитуй же!

Дочаюсь тебя весною в Черендее!

Писано сие в Новый год. А преж сего послано: неведомо дошло, неведомо нет.

А что ты, Лида, сама не отпишешь ко мне? Как хошь.

Писал своею рукою я, ведомый вам Савватей Иванович».

Мать стала молча перечитывать письмо.

— Ну, что ты скажешь, мама? Теперь ты узнала, от кого это?.. Ну, говори со мной, мама!..

— Ты же не даешь мне рта раскрыть, Лида. Право, ты сегодня совсем на Таню похожа. Твой знакомый мне кажется попроще, нежели ты его представляла. Может быть, он старовер? Должно быть, еще прячется издревле где-то кучка староверов, и этот Савватей оттуда… Но какая у них культура сберегается! Не списал ли он свое письмо у протопопа Аввакума? Так или иначе, он предлагает тебе руку и сердце.

— Что ты, мама, откуда у него могут быть общие знакомые с тобой? И это же совершенно неграмотный человек! Я не знала, что он умеет писать.

— Пресвятая богородица! Если бы отец это услышал!.. Чему их учат в Геологическом институте?.. Протопоп Аввакум — мамин знакомый!

— А я же не хожу в церковь, откуда мне знать этого протопопа? Ах, это какой-нибудь церковнославянский автор?.. Ты думаешь, Савватей списал из какого-то церковнославянского любовного письмовника?.. Как обидно, если это так. Это не так, мама! Ведь все письмо о наших приключениях!

— Должно быть, ему редко приходится писать. Уж очень старательно он лепит буквы. Что же ты ответишь ему? Как ты относишься к его предложению?

— Ты шутишь, мама!

— Не шутится мне, когда дочка в двадцать пять лет еще не решила, в кого влюбиться.

— В двадцать четыре. И ты бы согласилась, чтобы я вышла за этого полудикаря?

— А к тебе все какие-то полудикари сватаются.

— Неужели Небель — полудикарь?..

— А никак не больше половины. Куда Небелю до Савватея, которого ты величать изволишь полудикарем.

Лидия хмыкнула, но затем ее губы опустились.

— «В тепле томилася»! Вот как он тебя почувствовал, бродяга. Сердце золотое… Тебе такое ни к чему, — мать продолжала свои размышления вслух, разглядывая письмо. — Нет, матушка, этот — не дикарь. Что ж, нынче взрослых учат. Увидишь — Савватей Иванович таких Небелей десятерых за пояс заткнет да спляшет.

— А знаешь ли ты, что Небель — высоколобый?

— Нет, не знала. И даже задумывалась: отчего у этого мужчины такая высокая прическа?..

— Ты не поняла, мама: это в переносном смысле. Высоколобый — это интеллигент с высшим образованием не меньше чем в третьем поколении. Его родители и все родители его родителей имели высшее образование.

— Все родители? — насмешливо выделила мать. — Кто выдумал такой ценз? Вот как я отстала. Но вижу, и такой ценз не для всех полезен.

— Нет, мама, такое происхождение полезно для всех. Но даже образование не может сделать всем хорошие характеры.

— Я и говорю. У Небеля хотя и кудри высоколобые, а сердце низколобое.

— Почему же я виновата, если я нравлюсь, как ты говоришь, дикарям?

— Не рви кружева. Что ж, по-твоему, дикари виноваты?

— Вы виноваты, родители. Потому что вы и ваши родители не получили высшего образования.