Иван Гагарин - Выше нас – одно море. Рассказы

Матрос Виктор Апухтин, полный, с крупными чертами лица, с большими руками, в которых полные горсти, словно орехов, мозолей. Трудится он исправно и добросовестно. Приехал на Север «заработать» деньжат, а сейчас толкует, что из тралового флота ни за что не уйдет.

В той же смене и Валентин Панов. Высокий, с горбинкой на носу, которая придает ему орлиный вид. С Валентином мне довелось жить в одной каюте в прошлом рейсе. Парень он работящий, болтать лишнего не любит. В расписании по тревогам над его койкой фотография девушки. С Галкой он познакомился в междурейсовую стоянку.

Вышел как-то вечером из магазина и столкнулся «носом к носу». Слово за слово и познакомились. Сейчас друг другу пишут письма.

А вот Федора Морозова трудно понять. Чудак. То отрастит бороду, то сбреет. Ему тридцать шесть. Говорит, семьи нет. Исколесил весь Союз. Много видел и умеет складно рассказывать. Удивляется, как это я на Севере прожил десять лет.

— Еще сделаю рейс и двину дальше, — таково его решение.

С этой шестеркой я встречаюсь в день по нескольку раз и на работе и за обедом. Мы привыкли друг к другу. И если нам доведется встретиться через сто лет, мы останемся роднее братьев, потому что вместе пережили немало трудностей.

Я, было, на этом поставил точку, но сердце не дает покоя: разве можно так легко писать о тружениках моря. И передо мной опять возникает падающий в развернувшуюся пропасть корабль, на корму которого закатывается мощная волна, смещая трал к лебедке, вырывая из матросских огрубевших рук работу. Корабль кренится, по лицам ребят больно сечет снежный заряд, ветер пронизывает до костей, и чайки, прижатые им к воде, отчаянно молят о пощаде.

А работа идет, идет как часы на переборке, как сама наша рыбацкая жизнь, как история, которую мы делаем.

В поговорке говорится, что без труда невозможно вынуть даже рыбку из пруда. А что скажешь, когда ее нужно выловить в океане. Да и не одну рыбку, не одну тонну, а все тысячу двести. И каждая рыбешка должна пройти через матросские ладони. «Охо-хо! — покачает головой иной читатель. — И это за три месяца?! Зимой?!»

Совершенно верно: за три месяца и зимой.

Выловили. А как — дело наше. Впрочем, вернее будет сказать, — капитанское. Ведь бытует же среди рыбаков такая фраза: «капитан ловит рыбу».

Рейс мы начинали неудачно на Большой Ньюфаундлендской банке. Потом заловилась сельдь на банке Джорджес. Мы носились там как угорелые и буквально заваливались рыбой. А по синему небу чинно прогуливалось сияющее солнышко, и старый океан блаженствовал в дремотном состоянии.

Наше судно, подобно ярому хищнику, обрывало бег и начинало пережевывать свою добычу: мы морозили выловленную рыбу.

Все шло прекрасно, и настроение у нас было великолепное. Еще бы! Мы успели загореть и ни разу не вспомнили о холоде: много ли человеку надо. Но совсем не вовремя сельдь, что называется, отрубила, сутки мы прополоскали впустую трал, затем порывисто, словно сдуло ветром, пустились обратным курсом.

В трюмах траулера появились и треска, и окунь, и сельдь, и палтус, и макрурус, и еще кое-какой ассортимент. Полнейший «гастроном», да и только! Но сырьевая база, как говорят рыбаки, стала скисать, и надежды на большую рыбу стали постепенно слабеть. Портилось настроение у матросов.

— Что бегаем? — возмущались некоторые. — Надо рыбу ловить.

Все правильно. Рыбу ловить нужно. Но попробуй поймать, когда поблизости ни на одной банке поисковое судно не нащупывает косяков. Георгий Евгеньевич Сафонов, капитан, окутывается табачным дымом. Глядит в окно рулевой рубки и о чем-то глубоко думает. Ну, куда еще махнуть? Где ты, рыба?

Капитан докуривает сигарету. Сейчас примет решение. Я видел его высокую спину, а теперь он повернулся в профиль. Передо мной красное от недосыпания и напряжения лицо, полное и решительное.

— Право на борт!

Кручу право на борт.

— Внимательно следите за показаниями.

Штурман сливается с экраном рыбопоискового прибора.

— Лево! Право! Так держать! Мы ищем рыбу.

Наконец находим. Бросаем трал.

Тащим.

Поднимаем.

За кормой плавает мешок, набитый рыбой. На что он похож? Аа-а-а…

— Хороша колбаска! — восхищается кто-то за спиной.

«Колбаска» медленно ползет по слипу на рабочую палубу. «Болельщиков» гонят: как бы не оборвался трос да не стукнул кого-нибудь по лбу. Мешок идет туго, со скрипом. Матвеевич дирижирует. Капитан следит, иногда командует:

— Легче! Легче, Карачев!

Капитан сейчас не курит, оживлен. У меня тоже отлегло от сердца. Я просто рад, и не столько богатому улову, сколько за капитана. Может, он сегодня хоть поспит. А то ведь сутками на мостике. Не каждый сознает. Наоборот, говорят, что капитан не ловит рыбу. Это всегда так: рыбы нет — капитан виноват, рыба есть — обо всем забыто.

Для Георгия Евгеньевича рейс был крайне трудным: он впервые шел на большом морозильном траулере капитаном. Я поражаюсь его терпению и мужественному упорству, которые помогли экипажу выполнить рейсовое задание. Он, не стесняясь, брал консультации у капитанов передовых кораблей, думал, потом шел к Ивану Тихоновичу, где они вместе решали о перестройке трала. Такая пытливость, желание во что бы то ни стало добиться успеха помогали. И ничего в том не было странного, когда за консультациями стали обращаться к нам.

Время бежало, и черные дни мешались со светлыми. Бывало, что молодые штурманы огорчались за недоверие им в полной самостоятельности, иногда им казалось, что они разбираются лучше в промысловом деле. Вполне логично; в молодости кажется, что абсолютно все знаешь.

Капитан со спокойствием мудреца молчал, поучал, терпел капризы своих помощников и рулевых. А потом все это растворялось в буднях нашего общего дела. Даже у меня, рулевого, и то иногда после неполадок кипело все внутри и ощутимо болело сердце. Не раз крепко расстроенный я приходил с вахты и падал в койку, не пообедав, чтобы быстрее забыться. А неполадки были самые что ни на есть причинные: закусит ваер стопором — трал в заверте придет.

— В чем дело? — спросит капитан. — От курса отклонился?

Оправдываться не люблю, а что в этом виновата лебедка, не знаю до тех пор, пока Иван Тихонович не придет на мостик и не выскажет капитану. Вот тут я реабилитирован. Но поздновато: душа уже успокоилась. И я про себя радуюсь, что сдержался во время замечаний капитана, не вспыхнул. В жизни всегда рано или поздно справедливость торжествует.

В середине рейса фортуна повернула к нам: в наши трюмы потекли треска и палтус. Матросы, придя с вахты, за обедом мечтали, как скоро наберем досрочно груз рыбы и пойдем к плавбазе, получим почту и свежие продукты. По вечерам уже бередила души гитара, подолгу струился мягкий свет и журчали забавные рассказы. И жить было хорошо, и времени не замечали.