Ефим Пермитин - Горные орлы

— Действительно, Егор Егорыч, — смущенно сказал Самоха Сухов.

— На данном отрезке нужно смертельно дискредитировать! Не понимаете? Шельмовать!.. Жечь, как жгли хлеб раньше, теперь нельзя: отвечать придется. Теперь надо высмеивать. Смех убивает насмерть. Сдох марал во время гона — смейся, агитируй, кричи всем и каждому: «Хозяева безголовые! Вора завпасекой назначили!» Хохочи до надсады, ори на всех перекрестках до хрипоты: «На ком в социализму прут?!» Высмеивайте Митьку кривого за малую грамотность, за ошибки, при всяком разе садите его на бабки. Кто тогда пойдет к нему в ячейку? Никто! Кто пойдет в «Орлы»? Никто!..

Просить капкан у Селифона пошел Герасим Андреич. Собаку, уведенную им на пасеку, нашли мертвой. Пчел зорил опытный зверь. Кобеля медведь зашиб пнем и снова выломал три улья.

Медведь подходил к пасеке и уходил водой, не оставляя следов. Герасим Андреич решил перехитрить зверя — поставить капкан в воду.

Петухов вошел к Адуеву. Фрося, не глядя на Герасима Андреича, сказала:

— Селифон в кузнице.

— Добежим и в кузницу…

Но Евфросинья остановила Петухова и с дрожью губ и побледневшим от злобы лицом закричала:

— И что вы круг него вьетесь, как змеи круг лозины?! Только призатихать было стал… Ничего не будет вам с него! Ничего!.. — голос ее сорвался в истерический визг.

Когда Герасим Андреич вышел, Фрося бессильно опустилась на лавку.

Петухов стоял на пороге кузницы, а Селифон, не замечая его, гремел правилкой по брызжущему искрами железу. Изношенная подкова в два удара выпрямилась и отковалась в бороний зуб. А на месте стершегося шипа в один удар выросла головка.

«Как тюк — так рупь… Кузнец-то какой для артели пропадает… Силища-то какая на холостом ходу…»

Селифон бросил потемневший зуб в корытце. Вода в корытце задымилась, зашипела. Разогнувшись, он увидел председателя и нахмурился. Измазанные в саже, с засученными по локоть рукавами, мускулистые руки взметнулись к растрепавшимся волосам. Потом Селифон оправил кожаный, прожженный в нескольких местах фартук и сказал:

— Проходи, гостем будешь…

Герасим Андреич сел на подвинутый Адуевым березовый кругляш.

— В промысел, поди, сбираешься? — спросил председатель.

Заговорить сразу о капкане он не решался. Но Селифон не ответил на его вопрос и спросил сам:

— Слышал: медведь зорит. За капканом пришел?

— Не потаюсь, Селифон Абакумыч, есть грех… — Прямой вопрос Селифона смутил Петухова.

— Капкана не жалко, — Селифон посмотрел на дверь: он чувствовал, что Евфросинья подслушивает. — Не жалко ловушки, пойдем!

В амбаре Селифон долго смотрел по полутемным углам. Потом распахнул обе половинки дверей и только тогда убедился, что капкан украден.

— Тишка! Конечно, Тишка!.. — догадался Селифон.

— Пойдем к нему! — предложил Герасим Андреич.

Дорогою говорили о Курносенке, потом разговор перешел на пушной промысел. Селифон не заметил, как подошли к избушке Тишки.

Спрашивал Даниловну Герасим Андреич.

— На свету еще, родные вы мужички мои, ушел Тишенька в тайгу. А чтоб о капкане — и видом не видывала и слыхом не слыхивала, не дожить мне до вечера…

Домой тоже шли вместе. Как-то непривычно было Селифону идти вместе с председателем колхоза, в котором он сам еще недавно имел друзей.

— Заглянул бы когда в правление к нам, Селифон Абакумыч… — с тайным умыслом сказал Петухов на прощанье и пытливо уставился в лицо Адуеву. Но Селифон лишь вздрогнул, как от ожога, и ничего не ответил Герасиму.

На пасеке Тихон забрался в чащу и лег, решив выспаться к ночи. С горы ему хорошо было видно омшаник. Он смотрел на расширенный им подвал со свежей еще землей на крыше, слушал шумы Крутишки, и ему начинало казаться, что и вовсе ничего не произошло с ним.

Проснулся от дождя.

Чем ближе подвигался вечер, тем неспокойнее становилось на душе.

«Надо идти и оглядеться, а то в темноте-то…»

Пошел, задумавшись, ступая мягко по сникшей желтой траве. Взглянув на противоположный берег речки, в то место, откуда, по его предположению, должен был выходить зверь, оцепенел: на поляне стоял огромный черный медведь, вытянув морду в его сторону.

Тишка негнущимися пальцами пытался взвести курок ружья. Винтовка ходила в руках.

«Увидал! Уйдет!»

Он робко поднял голову и покосил глазами на поляну, но никакого медведя там уже не было. Вглядевшись, понял, что принял за зверя обуглившуюся буреломину с коротко обломанными сучками.

Тишка засмеялся: оказалось, что винтовка его не была даже заряжена! Насыпая порох в мерку, он заметил, как тряслись у него руки.

«С чего бы это?»

Курносенок знал, что ночью зверь покажется еще страшнее.

«Сказывают, что и у самого смелого мужика иной раз от страха на коже пот замерзает…»

Тишка вспомнил рассказ одного старика пасечника об убитом им медведе: пасечник насторожил на тропе заряженное ружье, и пуля пробила зверя насквозь.

«А я чем хуже? По крайней мере наверняка!»

Курносенок побежал к речке.

«Тут! И крепь, и речка подходит вплоть, и за шумом воды поступи звериной не слышно, и ульи — рукой подать. Чистиной он не пойдет, обязательно тут!..»

Внимательно изучая подступы, Тишка даже рассмотрел несколько сломанных веточек на пути зверя:

«Медведь поломал, кому больше…»

В сумке с припасом нашел все нужное для насторожки. Винтовку укрепил, подставив под нее сошки. Высоту определил в полчеловечьего роста.

«Как раз по печенкам!»

За гашетку взведенного курка привязал шнурок, обвел им ближайшие пихтинки, протянул через пролаз в кустарнике и снова закрепил на спуске. Проверив действие самострела, надел на втулку блестящий капсюль.

«Стереги, родная, стой просто — попадай во сто…»

Наблюдательный пункт Курносенок устроил на разодранной молнией пихте. В расщеп дерева упала подгнившая береза, и Тишка уселся на нее верхом.

Герасим Андреич приехал на пасеку к ночи. Спутал коня и пошел к речке. С дерева Курносенку хорошо было видно Петухова, останавливавшегося перед каждым ульем. Охотник боялся только одного — не напоролся бы Герасим Андреич на насторожку. Выдать себя он ни за что бы не решился. Медведя должен убить он, чтоб смыть позор.

У воды, не далее как в пяти шагах от шнура, Герасим Андреич остановился и припал к земле. Казалось, он принюхивается к камням.

«Лапы тебе мой зверь не оставит… Не на того напал…»

Умного зверя перехитрит только он, Тихон Маркелыч Курносов…

Петухов задумчиво стоял у реки.

— Назад!.. Иди назад! — напряженно шептал Тишка.

Герасим Андреич поднял голову и пытливо окинул горы. Тишка затаил дыхание.

Петухов простоял, как показалось Тишке, очень долго. Солнце, видимо, уже закатилось. Ульи на поляне начинали сливаться в сплошные длинные ряды, а Герасим Андреич все еще стоял, слушал и о чем-то думал.