Ефим Пермитин - Горные орлы

Мужики расхохотались.

От сельсовета (там же помещалось и правление артели), отвязывая на ходу ключи с опояски, поспешал сторож дедка Мемнон Свищев, отец близнецов.

— Встречай квартиранта! Убрал ли горницу-то? — кричали мужики.

— Для хорошего человека она у меня завсегда готова, — хихикнул Мемнон в редкую бороденку.

Не глядя на Тишку, старик открыл дверь и сурово и громко, чтобы слышали председатель и мужики, сказал ему:

— Чтоб, значит, тово… по всей строгости у меня… Ежели чего там — погаркаешь в дырочку, я повсегда на страже…

— Да ты его не учи, Мемнонушка, он всю арихметику эту на практике произошел, высший курс в городском остроге сдал. Теперь вот на повторный выразил желание… — Егор Егорыч, не переставая, издевался над Тишкой.

На площади против сельсовета — моленная. Рядом большой, с двумя парадными крылечками, покрашенными в голубой цвет, дом Рыклина. Позади, в переулке, на отшибе черный, как осмоленный, домишко Виринеи Миронихи.

Тихон смотрел в дверную щель в сторону пятистенника Виринеи. Падающее за Теремок солнце било во все щели амбара.

Послышались шаги. Тишка лег и укрылся зипуном. Дед Мемнон присел на корточки, прижался бороденкой к дверной щербине.

— Ти-ш! Ти-и-ишо-ок!

Курносенок лежал, не поднимая головы. Он был зол на сторожа.

— Проснись, милай! Проснись! А ежели што — я при мужиках там, дак ведь это, сам понимаешь, служба…

Тишка пустил такой храп, что дедка растерянно затоптался у двери. Испуганно взглянул на опускающееся солнце и хлопнул себя по коленкам.

— Беда-то, беда-то какая… И притраву свиньи сожрут, и черви испортятся, и удочки брошены на берегу. Откусят крючки ребятишки, вот те бог, откусят… Тиш! Да проснись ты христа ради! А уж я для тебя к Вирешке не то заверну по дороге.

Курносенок подскочил к двери. Старик, страстный рыбак, собрался на ночь ловить налимов, арест Тишки спутал все его планы.

— А не надуешь, старый хрен?

— Вот не поймать мне ни одной рыбины! Вот не дожить мне до светлого христова воскресенья!

Дед скинул шапку и закрестился.

— Я тебе что скажу-то, Тиша, — негромко заговорил старик. — Замка я тебе не отопру. Подвел меня Листратка Синегубов. И я уж теперь дохитрился, — совсем тихо зашептал он Курносенку через дверь. — Плаху одну из полу я в пазах приослобонил, дак, значит, ежели там того… приподымешь ее легонько. Ну, и к Вирешке своей! Только смотри, штоб ночью и штоб ни одна собака не взлаяла.

— Да уж чего там, Мемнон Кудеярыч!

— То-то же! Я ведь знаю, как с вами! Ну, а моя обязанность, сам знаешь, за замком… А замок в таком разе в цельности, в сохранности. Ну, а так мало ли чего преступник сам не устроит! Под каменну тюрьму и то подкапываются.

Солнце опустилось за Теремок. В долину упали тени. Деревня оживилась, слышалось разноголосое мычание скота, гомон гусей, топот лошадиных копыт.

Возвращавшиеся с полей, с пасек, с маральников черновушане загоняли скот и птицу во дворы.

Проскрипели тяжелые колеса. Тишка без ошибки определил:

«Артельщики проехали».

Он представил, как ночью придет к Виринее и расскажет обо всем, что произошло с ним за последние дни. И как они вместе будут смеяться над Герасимом Андреичем.

«А вдруг Вирка не поверит?! Вдруг?»

Тишка вскочил, ему стало жарко.

Шагов Виринеи парень не слышал. Вдова тихонько окликнула его.

Тихон вздрогнул и рванулся к двери. Лицо его радостно вспыхнуло.

— На-ко вот поскорей… — Виринея присела у дверей на корточки и просунула ему в отверстие кусок калача, смазанный медом.

Тишка откусил и, жуя и волнуясь, стал объяснять:

— Насторожил это я…

— Да ты жуй, Тишенька, я подожду…

— Слушай. Сижу я, значит, а кругом темь…

— Идет кто-то сюда, Тиша, я побегу.

— Нагрей мне местечко на постели, — шепнул ей Тишка.

— По каким таким законам разговоры с арестантом? — заругался вслед Виринее Егор Егорыч.

— Да будь ты трое-трижды… Вот-то еще накачался на мою шею!.. — Тишка сжал кулаки и отодвинулся в угол.

Раннее утро угадывалось только по неистовому крику петухов. Поднимающийся туман обронил капли росы на блеклые травы. Озираясь, Тишка пробежал к амбару, лег на живот и стал вползать.

Углы амбара лежали на четырех пнях. Дыра от земли до нижних бревен была невелика, но Тишка свободно продвинул и голову и грудь. Он спешил, ноги у него были еще наружи.

Егор Егорыч увидел Тишку еще из окна, когда он, согнувшись, пробегал через площадь.

«Мемнонка выпустил за взятку».

Егор Егорыч хотел было поднять крик, но, увидев, что Курносенок пополз уже под амбар, выскочил полуодетый из дому.

— Подкоп! Из каталажки на воровство! На месте преступленья…

Рыклин решил схватить Тишку за ноги и созвать народ. Он уже видел себя в сельсовете главным свидетелем.

Только Егор Егорыч схватил Курносенка за мокрые от росы сапоги, как тот с испугу со страшной силой взбрыкнул ногами. Пальцы Рыклина скользнули по голенищам. В тот же момент от удара каблуками в лицо Рыклин опрокинулся и взревел. Из носу и разбитых губ хлынула кровь. Егор Егорыч зажал рот ладонью. Ноги Тишки скрылись под амбаром.

— Ух, да отвалились бы они у тебя, окаянного! — плевался кровью Рыклин. — Ну, погоди! Мы тебе, вору, покажем, как честных людей каблуками в морду!

Нос и губы Егора Егорыча так вспухли, что ему трудно стало выговаривать слова.

Тишка накрылся зипуном и первое время лежал молча. Потом на него накатил неудержимый смех.

Дома Егор Егорыч забинтовал разбитое лицо полотенцем и так, с кровью на бороде, отправился к председателю сельсовета.

Вскоре с лопатою пришел к амбару дедка Мемнон. Кряхтя и ругаясь, он завалил землею нижние бревна.

Тишка лежал, не поднимая головы, ни одним движением не отозвавшись на ворчанье старика. Он перебирал в памяти все слова, приготовленные им в доказательство своего неучастия в воровстве ульев, но с ужасом убеждался, что ничего не может сказать в свою защиту.

Еще ночью он обо всем поведал Виринее, но по тону ее голоса чувствовал, что и она не верит ни одному его слову.

Время тянулось медленно.

«Сдохнуть бы уж, чем этак мучиться!» И только при воспоминании об ударе сапогами лицо Тихона расплывалось в неудержимой улыбке.

«Шешных людей в морду…» — передразнил он Рыклина. — Зашипел, как гусыня на яйцах. Знал бы, что ты, не так бы еще урезал…»

Нежданный приход Герасима Андреича за капканом разбудил в Селифоне дремавшую охотничью страсть. Он достал винтовку и принялся ее чистить. Разбирая охотничье снаряжение, вспоминал свой последний промысел с Тишкой в Глухой пади. Казалось, только вчера скользил он на лыжах по крутикам, всматривался, вслушивался в звонкую игольчатую ость кедров. Сметал с высоких вершин белку за белкой.