Ефим Пермитин - Горные орлы

Тихон успокоился и теперь уже с любопытством наблюдал движения человека, уверенного, что он один.

«Рявкнуть бы по-медвежьи, вот бы схватился…» — мелькнула озорная мысль.

Петухов сделал шаг к кустарнику, и Тишка с трудом удержался на дереве.

— Ой, назад! Ой, назад! — беззвучно шептал он.

Петухов наконец повернулся и медленно пошел к пасечной избушке.

Ночь полнилась таинственными шорохами. Тишка утратил спокойствие. Он напряженно всматривался в темноту.

По беззвучному полету сов, чуть слышному цокоту копытец на россыпях Курносенок угадывал таинственную жизнь тайги. На ближнем хребте дважды осатанело страстно взревел архар. Вскоре там же громыхнул выстрел.

«Козла кто-нибудь по боку ошарашил. Не бегай по ночам, бородатый блудник…»

Тихон вдыхал смолистое тепло леса. От земли пахло тлением. Зверя приходилось ждать. Отовсюду слышалось похрустывание валежника под тяжелой пятой зверя, хотя Курносенок знал, что поступь крадущегося медведя бесшумна.

Зверь пришел на рассвете, когда и речку и лес опеленал туман. Но незадолго до тумана Тихон услышал треск от сломавшегося под звериной ногой сучка.

Один раз даже показалось, что в глубине леса, совсем в другой стороне от места, где Герасим Андреич оставил коня, раздался лошадиный всхрап. Но как ни напрягал Тишка слух, услышать ничего больше не удалось.

Присутствие зверя где-то совсем рядом Тихон ощущал всем своим существом. Теперь он уже явственно слышал его шаги. Казалось, что он даже чувствует колебание тумана от движения медведя. Тихон мучительно ждал выстрела. И все-таки выстрел застал его врасплох. Душераздирающий вскрик, раздавшийся одновременно с выстрелом, шум и треск кустарника испугали Тишку. Он спрыгнул на землю, упал и вывихнул левую ногу. В волнении не почувствовал боли. Ему послышался голос смертельно испуганного человека. Курносенка охватил ужас. Он бросился к ружью, снова упал, наткнувшись на колодину, и уже не мог подняться. Царапая в кровь руки, пополз. По дороге обронил шапку…

Винтовка валялась на земле. Тихон был уверен, что произошло непоправимое…

— Герасим Андреич пошел в обход и напоролся… напоролся… — твердил Курносенок.

Но в кустарнике никого не было. Тихон перекрестился. Потом стал громко кричать.

…Выстрела Герасим Андреич не слышал. Перед утром, когда уже надвигался туман, Петухов воткнул посреди ульев кол, накрыл его зипуном, перевязал опояской, сверху нахлобучил шапку и пошел спать.

«Поопасится… От зипуна-то дух человечий…»

Заснул Герасим тотчас же. Ему снились стрельба и крики на пасеке. Проснувшись, услышал, что кто-то звал его. Петухов выскочил из омшаника и побежал на зов.

Туман отодрался от земли, колыхаясь над ульями, как полог. Густая пелена доходила Герасиму Андреичу до плеч, и он пригнулся под нее, как под крышу. Деревья казались подстриженными. Чучело стояло, обезглавленное туманом. Крики доносились из-за речки. На берегу Петухов наткнулся на опорожненный улей, холщовую торбу с большим берестяным туесом в ней, и ему все стало ясно.

«С руками зверь-то, с руками…»

Герасим схватил булыжник.

Тишка протягивал к нему руки, что-то кричал и радостно смеялся. На глазах у него дрожали слезы.

Ему непонятно было, за что его ударил в лицо Герасим Андреич, когда он так обрадовался тому, что председатель жив. Непонятно было и то, что потом Герасим сам же и обмывал ему залитую кровью щеку и помогал подняться с земли. Боль от вывиха была настолько острой, что при попытке наступить на левую ногу Тишка упал.

Герасим Андреич, поняв наконец, что нога у Курносенка вывихнута, поднял его на руки и понес в омшаник.

— А теперь, брат, крепись! Зажмурь глаза, закуси губу… Я встряхну и дерну.

Вскрик Тишки не остановил Герасима Андреича. Нога в коленном суставе щелкнула, словно раздавленный орех. Герасим Андреич теперь уже свободно сгибал и разгибал ее, как складной нож. Лицо Курносенка покрылось потом.

Тихон устало вытянулся на знакомых ему нарах, радостно втянул запах омшаника и открыл глаза. Председатель снова был суров и холоден. Тишке самому тоже захотелось ругаться, плевать в злое, побитое оспой лицо Петухова.

— За что ты меня ударил? За что, рябой пес?

Курносенок сел и шарил глазами по нарам: на них ничего не было, кроме рубахи Герасима Андреича. Тишка схватил ее и стал рвать зубами.

— Брось! Брось, ворина! — Герасим Андреич подвинулся к нему.

Не было сомнения, что председатель ударит его сейчас, но Тишка и не подумал бросить рубаху. Все клокотало в нем. Ему казалось, что, разрывая ворот рубахи, он впивается в ненавистное горло Герасима.

Герасим Андреич вырвал рубаху и закричал:

— С-со-би-райсь! А то убью, как тварь, и с камнем в речку!.. — глаза Петухова налились кровью, на лице проступили белые пятна.

Тихон, вскрикивая от боли, стал надевать зипун. Петухов заседлал коня, привязал к седлу торбу и туес, закинул Тишкину винтовку за спину и сел в седло.

Тихон так хлопнул дверью, что с крыши посыпалась земля.

Утро показалось холодным и ветреным. Не глядя на Петухова, он шагнул к воротам, но от боли в коленке вскрикнул и присел. У навесика увидел палку, схватил ее.

— Брось, брось! — Герасим Андреич наехал на Тишку грудью коня.

Тишка отмахнулся от лошади и, не глядя на председателя, пошел, прихрамывая, по дорожке.

В злобе на председателя Тишка искренне жалел, что пасеку грабил не он, а кто-то другой… И только сознание полной своей невинности успокаивало его.

Шел Тишка нарочито медленно, едва переставляя ноги. «Не торопись коза в лес — все волки твои будут», — подумал Курносенок и горько улыбнулся. Он знал, что Герасим Андреич спешил в деревню, чтобы поскорей сдать его и сейчас же отправиться на работу. Уборка большого поля хлебов у артельщиков затянулась, рук не хватало, и пшеница осыпалась.

На краю деревни стали попадаться мужики. Встречные пропускали Курносенка, рассматривая его с таким любопытством, словно видели впервые. Потом они присоединялись к Герасиму Андреичу. За спиной Тихон чувствовал толпу.

Из дома Самохи Сухова поспешно вышел Егор Егорыч.

«И этот бес туда же, вот-то заюлит!..» — Тихон отвернулся от Рыклина.

Голос Егора Егорыча вскоре перекрыл все голоса мужиков:

— Люди молотить, а он — замки колотить. Врюхался, заведующий! Краденый-то поросенок, видно, в брюхе визжит… Она, советска-то власть, смертельно строго к ворам подходит.

Тишка остановился и плюнул Егору Егорычу в бороду.

Посреди Кукуевки, — так в Черновушке с дедовских времен называлась площадь, где разместились все общественные учреждения деревни, — стоял знакомый Тишке амбар. К нему-то и вел его председатель.

— Кому каталажка, а ему дом родной. Зерном, видно, кормите… Повадилась скотинка в чужой хлевок — палкой не отмахнешь, — язвил Егор Егорыч уже на площади.