Виктор Логачев - В полдень, на Белых прудах

Вечерний сумрак, опустившийся на Кирпили, густел и густел; вернулись с полей голосистые бабы; пришло с пастбища стадо коров; не унимался только ребячий гвалт, далеко слышался окрест, — ей, детворе, вечно нет покоя.

Матрена вышла со двора, присела на лавочку — хоть чуток передых возьмет, сколь же бегать можно, и так как скаковая лошадь.

Но вскоре она поднялась. Уходя, Матрена просунула под крышку деревянного почтового ящика руку — два письма сразу (редкий случай!): одно от Светланы (быстро же она управилась написать), другое от Владимира. А Фомка? Почему тот не пишет? Неуж случилось что с ним?

В комнате, включив электрический свет, Матрена первым делом распечатала Светланин конверт: интересно, какое она приняла решение? Ах, Светлана, ах, паразитка этакая! Все-таки настояла на своем, записалась в больнице на очередь! Ничуть, девка, себя не жалеет! Матрена вздохнула: а как было бы хорошо, родись внук или внучка, она бы, Матрена, тогда смотрела за дитенком, обкупывая, обстирывая, забавлялась бы им…

Владимир же интересовался ее жизнью, спрашивал, не начала ли строить дом. Матрена спохватилась: так она же писала ему о том, неуж он не получил это письмо? Нет-нет, она точно писала и о строительстве дома, и о поездке в Москву… Значит, еще не дошло до него. О себе Владимир сообщал совсем скупо: тьфу, тьфу, не болеет; вернулся с короткой экспедиции, но собирается в маршрут по новой. Дальше… Матрена вздрогнула… От отца сын письмо получил, и тот пишет, что болеет. Так и знала, так и знала! Вот к чему ей сон на работе. Беда так беда! Ну кто скажет, когда уж ее ожиданиям конец придет, когда Фомка домой вернется? Наверное, она и не доживет до той поры…

Легла в этот вечер Матрена рано и уснула скоро, лишь коснулась головой подушки — и ушла в глубокое забытье; все верно, чего, спрашивается, понапрасну себя терзать разными мыслями, на то есть завтра, как говорится, будет день, будет и пища, утро вечера мудренее.

Марта у Каширина не выходила из головы — чего она приезжала, что от него хотела? Он даже решил было съездить еще раз в Зайчики и повстречаться и с девочкой, и со старухой, но уже в последнюю минуту передумал — говори не говори с ними, все равно бесполезно, похоже, коса на камень. Но по-ихнему не будет, он того не допустит. Этак если все будут его шантажировать, а он теряться, естественно, что тогда? Кто председателя райисполкома за разумного примет? Никто — вот именно.

Что это шантаж — Каширин уже не сомневался. Одно лишь его смущало пока: анонимка поступила из Зайчиков, так, но почему именно оттуда? Откуда Фекла Маланьева узнала, что он в настоящее время председательствует в Разбавино? Ишь, и в письме-то — Афонька, будто к сыну своему обращалась иль к близкому родственнику. Чувствовалось, прожженная в этих делах старуха. Да, так вот если бы анонимка поступила из Кирпилей — дело ясное, но вот из Зайчиков… Это, признаться, и вводило Каширина в заблуждение, вынуждало как бы не спешить с окончательным выводом. Словом, сложившаяся ситуация требовала тщательного изучения. И прежде всего он сам в ней должен разобраться. На Зуйкова полагаться нечего, тот может так все дело повернуть, что не обрадуешься.

Каширину повезло: он искал повод для поездки в Кирпили, и тот нашелся — в райисполком на Матекина поступили жалобы, следовало разобраться и принять решение. Да и Булавиной он, Каширин, обещал помочь. Женщина плачет — значит, Матекин и в самом деле допек ее, он такой!

Перед тем, как ехать в Кирпили, Каширин позвонил Надежде — не желает ли побывать в родном селе? Жена отказалась. Вообще надо было отдать ей должное: последние дни она с ним особенно корректная, куда и хандра ее подевалась. Понятно, случай с анонимкой на мужа она также переживает глубоко.

В поездку Каширин взял завотделом сельского хозяйства райкома партии Фомичева. Того он знал давно, еще с той поры, когда агрономил в Кирпилях. Фомичев — человек умеренный, но главное — справедливый, если нужно, постоит и за себя, и за другого. Одно время поговаривали: мол, его готовят на первого. Однако Сомов не уходил — и слухи остались лишь слухами.

С Фомичевым Каширин проехался по полям бывшего своего колхоза, побывал на строительстве силосных башен, затем провел оперативное совещание с руководителями среднего звена. Словом, выполнил все, что задумал. Оставалось единственное — ему предстояла встреча с Игнатом Переваловым, местным кузнецом. У него к тому разговор, и касаться он должен лично его, Каширина. Игнат близко знал мать, может, тот внесет какую-то ясность — хотелось бы.

После совещания Каширин сказал Фомичеву, что вынужден еще задержаться в Кирпилях, у него тут не все сделано, а ему, Фомичеву, можно возвращаться, пусть Гриша отвезет его домой. Отвезет, а затем вернется. Фомичев не возражал: так, значит, так, он согласен на все.

Видя, что Каширин остается, Матекин предложил пойти и посидеть у него. Он позвонит сейчас жене, и та чего-нибудь приготовит им вкусное. Но тот наотрез отказался.

— Извини, Дмитрий Иванович, — сказал он тактично, — не могу. В другой раз когда-нибудь, хорошо?

Матекин не стал настаивать — хорошо, в другой раз.

Игната Перевалова Каширин нашел в кузнице.

— О, какой у нас гость! — выразил тот восхищение и, вытирая о фартук руки, указал взглядом: — Проходи, Афанасий Львович, милости прошу.

— Много еще работы?

— Достаточно.

Каширин окинул изучающе помещение:

— Ремонта требует?

— Требует, требует. — Перевалов махнул: — Уж надоело в правление ходить. Матекин все обещает.

— Я подскажу ему, он сделает в кузнице ремонт. — Каширин помолчал. — Нужен ты мне, Игнат. Мне с тобой поговорить надо.

— Ну так что ж, говори, Афанасий Львович, разрешаю. — Перевалов чему-то усмехнулся про себя: — Тут, кажется, никого, валяй.

— Да нет, — возразил Каширин, — не та здесь обстановка. Ты бы собрался — мы дома, а? Как?

— Надо так надо. Хорошо — дома.

Каширин для начала рассказал Игнату, как к ним в гости приходила его дочь, Зинуля. Жена, вспомнил он, говорила, что она и еще у них была. Пускай заходит, Надежда рада ей.

— Нет, она у тебя молодец, — похвалил Зинулю Каширин.

— Да, да, — согласно покивал Игнат и добавил: — Недавно приезжала сюда, говорит: по дому скучает.

— Ничего удивительного. Она ведь у тебя здесь и здесь, никуда не ездила из села.

— Не ездила, это верно.

Они еще долго говорили о разном, пока все же не подошли к главному.

— Ну, так я тебя слушаю, Афанасий Львович, — напомнил первым хозяин.

— А-а, ну да, ну да, — покивал Каширин, но речь о своем не сразу повел, будто прикидывал, с чего ему лучше начать. Щепетильное все-таки дело, и Каширину не хотелось посвящать в него всех подряд. — Понимаешь, такой вот эпизод у меня… — и он поведал Игнату Перевалову о своей истории — все же Игнат свой человек. Свой!