Отиа Иоселиани - Звездопад. В плену у пленников. Жила-была женщина

Она повернулась к выходу и отогнула край брезента.

— Бойтесь своих ружей!

Она постаралась выйти из пещеры размеренным шагом.

Вахо всегда с трудом досиживал в школе последние уроки. Вообще, уроки ему казались слишком затянутыми. Он был сообразительный мальчишка, легко схватывал все новое, и объяснения учителей казались ему невероятно многословными. И нередко, не досидев до конца занятий двух-трех уроков, он закладывал книжки за пояс и уходил из школы. Домой он не мог вернуться раньше Таджи, а потому весь день гонял по селу собак или играл с пастушками. Деду об этих проделках не говорили, зато мать, скрывавшая проступок сына, считала своим долгом особенно строго наказывать его. Вечерами, прокравшись к дому, Вахо не мог дождаться, пока все улягутся. Ожидание наказания мучило его больше, чем наказание, и он сам отдавался в руки рассерженной матери, под горячую руку ему сильно доставалось. Поэтому с домашними он обычно был не в ладах. Это огорчало его, и время от времени он решал выправить положение и отсиживать в школе все положенное время и даже больше. Но четвертый урок опять растягивался до бесконечности, и материнские побои казались ему слаще этой муки.

Вахо считал, что не надо давать немцам воду, и грозился выстрелить в того, кто выйдет на родник, но не посмел.

Не посмел, однако, на друзей обиделся. Даже подумывал вернуться в село.

В то утро, когда Вахо, разругавшись с друзьями, собрался покинуть их, Гуа крикнул ему вслед:

— Вахо, одумайся! Меня привел сюда, а сам уходишь?

Тутар махнул рукой.

— Пусть идет, куда хочет! — он знал, что минутная слабость не могла увести Вахо далеко, дороги в село заказаны. А к его возвращению, может, что-нибудь и определится.

Вахо вернулся вечером. Демонстративно устроился в стороне от Тутара и Гуа: перенес туда свое ружье, затем вернулся, достал из хурджина одну из гранат Сиоша, заложил ее за ремень, и тут Гуа увидел, что Вахо обмотан веревками.

— Веревки-то ему на что?

— А кто его знает? — Тутар даже не оглянулся. — Оставь его в покое! — После ухода Вахо он все-таки побаивался, как бы тот не спустился в село. Да и терпение у него иссякло окончательно, так что в глубине души он даже хотел, чтобы Вахо учинил какую-нибудь глупость.

Место, с которого они наблюдали за площадкой перед пещерами, было наиболее удобным на скале. На пятачке, куда перебрался Вахо, даже стоять было трудно, но он размотал часть веревки и с ее помощью закрепился на выступе скалы. Убедившись, что Вахо ничего не грозит — при желании он мог теперь даже выспаться, — Гуа и Тутар успокоились.

Тутар думал, что, как только похолодает, Вахо вернется к ним и влезет под бурку. Его только слегка настораживала граната, унесенная двоюродным братом: как бы он не бросил ее вниз, — ведь теперь они знали, что немцы находились в большой пещере, а пленницы в малой.

Тутар знал двоюродного брата, как облупленного, но в эту ночь его предположения не оправдались.

Ни Тутар, ни Гуа, не обратили внимание на то, что Вахо избрал себе место как раз над большой пещерой. Как только стемнело, он приступил к осуществлению своего плана: через каждые две пяди завязывал на веревке узлы, аккуратно сложил ее и прилег, свернувшись клубком. Он не надеялся на поддержку друзей, и ему надо было отдохнуть.

До восхода луны еще оставалось время. Говорят, что среди ночи даже река ненадолго задремлет. А немцы, наверное, привыкли к тому, что если они не высовываются из своей берлоги, на них не нападают.

Для маленького горца спуск по веревке не представлял труда. Но, как часто бывает в горах, неожиданно, грозясь дождем, наползли тучи, задул ветер. Вахо побоялся, что дождь намочит веревку, и решил поспешить. Он посмотрел туда, где остались Тутар и Гуа: ни звука. Тутар спал, да и карауливший Гуа определенно дремал.

Вахо своих опасался больше, чем немцев: как бы не остановили и не вернули назад. От них всего можно ждать. Он снял башмаки и носки, гранату сунул за пазуху, крепко обвязался веревкой и подался вниз, перехватывая узлы босыми ногами. Скала оказалась отвесной, так что почти вся тяжесть падала на руки. Вахо спускался все ниже, от узла к узлу. Он знал, что как только скала уйдет из-под ног вглубь, надо достать из-за пазухи гранату и бросить ее в пещеру, в щель над брезентом, через которую немцы видят полоску неба. Надо бросить эту чугунную коробку и, пока она взорвется, скорей-скорей полезть наверх; пожалуй, он успеет до взрыва вернуться к своим башмакам. А не успеет, все равно взять его на прицел будет трудно, даже если немцы и сообразят, где он.

Как только внизу над пещерами что-то щелкнуло, Гуа насторожился и ткнул локтем закутавшегося в бурку Тутара. Но прежде, чем Тутар протер глаза, громыхнуло. Тутар взглянул на небо: тут иной раз не так громыхало. Только на этот раз грохот донесся снизу.

Для Штуте этот грохот не был неожиданным. Теперь у него всюду были враги: и снаружи, и внутри. В любую минуту те или другие могли убить его. Кто бы ни стрелял, Ганс был обречен… Сегодня никто не звал сверху пленниц. До каких пор могло продолжаться это молчание? Вообще, до каких пор мог ждать враг? Он убил обер-лейтенанта дальним выстрелом из-за ущелья. Потом, убедившись в осторожности немцев, перебрался на скалу над пещерами и убил Клауса и Альфреда. Вот уже сколько дней на площадке перед пещерами никто не появлялся. Но до каких пор мог враг подавать воду и ждать? Пора было устраивать вылазку, прорыв, побег. Все сроки вышли… Если ему суждено умереть, он умрет не как предатель, он не хочет, чтобы Даниэль плюнул на его труп.

Звук выстрела и взрывная волна, вылетевшая из большой пещеры, подбросили капрала. Он ждал, что за взрывом последуют выстрелы, и прижался к скале, отстраняясь от входа; хотел ответить огнем на огонь, но ничего не видел. А стрелять в воздух значило выдать себя…

Выстрелов не было, только вскрикнули пленницы. Потом стало тихо, и из большой пещеры послышались стоны и проклятия.

Все тонуло во мраке. Штуте стоял и не знал, убит он, ранен или опять уцелел.

«Они попали в пленниц?.. Или осколки срикошетили?.. Нет, граната взорвалась в большой пещере…»

Площадка была пуста.

В маленькой пещере слышался встревоженный шепот девочки. Войдя туда, Ганс почувствовал запах крови.

Пленницы притихли, они не знали, кто вошел к ним: Ганс, Пауль или свои.

Капрал не шелохнулся и не подал голоса. Если в большой пещере кто-нибудь уцелел, он не должен знать, что Ганс жив.

Оттуда время от времени доносились приглушенные стоны.

Жуткая ночь тянулась бесконечно долго.

На рассвете среди стонов Ганс расслышал свое имя.