Отиа Иоселиани - Звездопад. В плену у пленников. Жила-была женщина

— Ганс!..

Сначала он решил, что ему показалось.

— И ты убит, Ганс?.. — словно с того света вопрошал голос, и капрал не узнал, кто зовет его. Кто перед смертью вспомнил предателя?

В пещере все еще было темно. Ганс одеревеневшими ногами шагнул к выходу, прижался к скале и оглядел площадку — никого.

Он прислонил автомат к скале и безоружный, с дрожащими руками, подошел к брезенту.

— Входи… Кто бы ты ни был, входи…

Даниэль звал Ганса, и Ганс должен был прийти к нему на помощь, но был ли там еще кто-нибудь, молчащий?..

— Заходи… — простонал бедняга. — У меня к тебе дело…

Ганс, впуская свет в пещеру, поднял изорванный брезент. Никто не стрелял. Душно пахло кровью. Он вошел, наклонив голову. Справа, у скалы, заметил сидящего на корточках солдата, хотел крикнуть — не стреляй! Но Иоган был мертв.

— Есть кто живой?

— Нет, — ответил голос из глубины пещеры.

— Даниэль!

— Я мертв, Ганс!

— Что с тобой? Ты ранен?

— Убит…

— Куда ты ранен, Даниэль?

— Везде, в живот, в ногу, в руку.

Штуте присел над ним на корточки.

— Ганс!

Ганс молчал.

— Скажи что-нибудь.

— Что сказать?

— Скажи, за что ты сделал это со мной?

Сердце у Ганса остановилось на мгновение, но все-таки он дотянулся до умирающего, повернул лицом к себе.

— Даниэль! Что ты говоришь, Даниэль!

— Скажи, Ганс, за что?..

— Даниэль, и ты?! В бога ты не веришь, Даниэль! Нет для тебя ничего святого?!

— Нет! — сказал Даниэль и покачал красной от крова головой. — Нет бога!

— Даниэль!

— Скажите, что вам нужно было от меня? За что?

— Мне, Даниэль?

— Тебе… тебе, да, тебе… Конечно тебе, а кому же…

Ганс не мог ничего сказать.

— Скажите, ответьте, за что приволокли меня сюда, пытали голодом и жаждой, за что разорвали меня а клочья? Говори!

— Я?!

— Ты, ты, Ганс!.. Что ты ответишь моим дочерям?..

— Даниэль, вспомни о боге!

— Где бог! Как я его вспомню… Нету бога, Ганс, а ты человек, и от человека я требую ответа — за что?

Ганс опустил голову. Он и сам жаждал ответа на этот вопрос.

Стены пещеры, исцарапанные рикошетами осколков, безмолвствовали.

Видимо, пленницы узнали, что в большой пещере не осталось в живых никого, кроме Даниэля. До этой минуты они старались исчезнуть, стушеваться, слиться со скалой, только бы не напомнить немцам о своем существовании. Теперь Ганс услышал, как маленькая горянка о чем-то горячо просила женщину. Штуте знал, что ночью одна из пленниц была ранена. И когда раздался отчаянный крик Таджи «Помогите!» — он бессознательно повернулся и пошел. Выходя на пещеры, он задел головой брезент — в пещере опять стало темно, но Даниэлю теперь было все равно.

— Помогите! — с мольбой повторила девочка, когда Ганс вошел к ним.

Штуте подошел поближе. Голова Гуцы лежала на коленях у девочки.

Гуца была без сознания, видимо, это и напугало девочку. Рана на ноге выше колена обильно кровоточила.

Ганс посмотрел на лежащие в углу пустые котелки и беспомощно развел руками. Потом сказал:

— Встань!

Девочка положила голову Гуцы на бурку, привстала.

Немец, казалось, не мог решиться на что-то.

— Что мне делать? — крикнула Таджи. — Скажи!

Штуте посмотрел на раненую, потом перевел взгляд на Таджи и кивнул головой на выход: ступай, мол, позови своих.

— Гуа! — крикнула девочка и бросилась из пещеры, — Гуа!

— Гуа-а-а-а! — загудели ущелья.

На востоке занималось зарево восхода.

— На помощь, Гуа! Скорее! Скорее!

Вернувшись в пещеру, она увидела, что у Гуцы едва заметно вздрагивают побледневшие губы.

— Жива?! — спросила она сидевшего Ганса.

Ганс кивнул.

— Воды!

Немец потянулся за котелками.

— Погоди, придет Гуа, потом…

Несколько минут было очень тихо.

— Таджи! — послышалось снаружи.

— Скорее, Гуа, скорее! — выдохнула перепуганная девочка и опять выбежала вон из пещеры.

Сверху по веревке, с ружьем за спиной и с хурджином на шее спускался Гуа.

— Обе живы?! — спросил сверху Тутар.

— Скорее, скорее! — ответила Таджи.

— Скажи, наконец, что там стряслось? — взмолился Вахо.

— А ты помолчи! — прикрикнул на него двоюродный брат. — Помолчи, пока цел!

Гуа спрыгнул с веревки на площадку и побежал к пещере.

В пещере было сумрачно. Он невольно задержался у входа.

— Сюда, Гуа, сюда! Здесь мы!

Гуа шагнул вперед и остолбенел. Ему показалось, что в пещере кто-то сидит в немецком мундире.

— Ну, чего стоишь! — послышалось опять, но Гуа не отрывал глаз от капрала и не мог ступить ни шагу.

Таджи подбежала к нему и завела в пещеру за руку, но он, вывернув шею, все смотрел на немца.

— Это Ганс! — сказала девочка таким тоном, словно этот Ганс был их родственником или старым знакомым.

Безоружный солдат молча смотрел на вошедшего.

— Кто?..

— Ганс!

Гуа не мог понять, почему на нем немецкий мундир, если Таджи так произносит его имя.

Он присел на корточки возле больной и все-таки оглянулся.

— Ну, что ты? Куда смотришь?

Но Гуа все озирался и, заметив прислоненный к стене автомат, обмер. Немец потянулся за автоматом. Гуа резко обернулся, шаря рукой за спиной, где он положил ружье. Немец вышел из пещеры, волоча автомат, как лопату.

— Ты чего испугался? — удивилась Таджи.

— Нам нужна вода, — проговорил Гуа, с трудом переводя дух.

— Да, верно, вода! — повторила Таджи, оглядываясь.

К пещере подошел безоружный немец.

— Ганс, воды! — крикнула девочка.

Гуа не поверил своим глазам, когда немец вошел в пещеру, взял котелок и пошел за водой. Или он не был немцем?

Даниэль не дожил до восхода солнца. Он умер, так и не получив ответа на свой вопрос ни от людей, ни от бога, разом потеряв и людей и бога: мир земной и мир загробный — все, чем он жил и во что верил.

После смерти Даниэля все в большой пещере были в одинаковом положении и все молили Ганса об одном — земли!

У Штуте был безмолвный уговор с ребятами: мертвых надо похоронить; раненым надо помочь.

От куска сала, который Гуа дал Таджи, ему отрезали долю. Сегодня он и воды попил вволю. Теперь надо было собраться с силами, чтобы вечером похоронить пятерых солдат и, поселив их в вечной обители, подумать о себе, если он в состоянии будет думать.

Раненая лежала, повернув голову к выходу из пещеры. Площадка перед пещерой была залита солнцем. Пленниц до того замучило их заточенье, что они с жадностью смотрели на солнце. У входа в пещеру стоял Штуте.

— Ганс!

— Слушаю, фрейлейн…

Гуца долго смотрела на немца, но так ничего и не сказала.

— Я слушаю, фрейлейн! — повторил Ганс.

— Что, Гуца? — Таджи заглянула ей в глаза.

Раненая покачала головой: погоди.