Вера Дорофеева - Истории без любви

ИЭС — особый институт. Теория имеет каждодневный выход в практику. Любая мысль проверяется металлом: подкрепляется или начисто отвергается. Причем немалая толика проблем требует решений быстрых, стремительных. Руководитель не только авторитет на постаменте, но прежде всего генератор идей. Кроме того, он должен твердо стоять на земле. Знать производство. Ведь материализация любой идеи зависит от ее реальности.

Наверное, будь на месте Бориса Евгеньевича и его ближайших сподвижников другие люди, проблема получения высококачественного и однородного металла долго оставалась бы незавершенной. «В самом деле, — могли сказать в институте, — мы занимаемся теорией и закономерностями сварки, у нас полно забот, заказов. Когда металлурги дадут хороший металл, мы вам его надежно сварим. А на нет и суда нет».

Но на одном из совещаний Б. Е. Патон, перефразируя известное изречение, сказал: «Мы не можем ждать милости от металлургии...»

Так Институт электросварки нарушил границу и, опираясь на достижения смежных отраслей, вторгся в металлургию. Это оказалось поиском и «открытием новых земель». На стыке сварки и металлургии родилась новая область науки и техники — специальная электрометаллургия. Были найдены принципиально новые методы получения особо чистых металлов и сплавов с заданными свойствами. Новые материалы и новые способы сварки нужны были во многих сферах науки и техники. Ныне их применяют на нефтяных и газовых промыслах, трассах трубопроводов, при сооружении атомных реакторов, строительстве мостов на БАМе, в космосе...

КамАЗ, например, еще не вступил полностью в строй, а в ИЭС уже разработали автомат для наплавки наиболее ответственных узлов будущего автомобиля...

Институт вторгался в новые и новые области знаний. Соответственно изменялась и его организационная структура, целый «квартал науки» возник вокруг старых корпусов ИЭС; многократно усложнились исследования.

Порыв теплого ветра ударил в шторы на окнах. И они, как древние парусники, выгнули свои белоснежные груди. Трое в кабинете словно плыли по морю неожиданного конфликта. Только что Шеф кончил пересказ всей истории. И разговор, как камень, скатившийся с горы и упавший на ровную площадку, затих, исчерпав в этом полете всю энергию. Информация была выдана. И теперь двое — Шеф и ученый секретарь — ждали реакции директора.

— Сколько лет миновало, сколько перемен в науке произошло, а он все без обратной связи существует, ему не дело важно, ему инструкцию подавай, на худой конец, указание... Думаете, он не знает, что значит эта диссертация? Наивно... Все-то твой коллега, Всеволод Николаевич, и знает и понимает. Да к тому же прекрасно отдает отчет, что выплыла к нему эта, пусть талантливая, нужная диссертация из чужого ведомства. Никто на него ножкой не топнет, давить не начнет, прессинг по всему полю не устроит. В худшем случае будут просить.

— Но и мы не частная лавочка. Письмо ведь на бланке института. Я сам его подписал, — заметил Бернадский.

— Ну и что? Ты-то не будешь чинить препятствий, если возникнет подобная ситуация? Иначе грош цена всей твоей деятельности.

— Меня в этой истории твой диссертант интересует. И оскорбился правильно, и то, как дело свое оценивает. Молодежь в науке за последние двадцать лет качественный скачок сделала. Потенциал знаний у этого поколения огромный. Тут почти библейская ситуация: время бросать камни и время собирать их...

— Но как быть с обратной связью? — заметил ученый секретарь.

Без лишних слов они обсудили ситуацию и меры, которые следует принять в связи с этим...

Были еще проблемы, которые следовало «проговорить», раз уж они собрались втроем, но стрелки стенных часов уже показывали сорок минут второго. Первая половина напряженного рабочего дня Б. Е. Патона, строго поделенного между институтом (до 14.00) и президиумом Академии наук Украины, заканчивалась. Ученый секретарь и Шеф, заметив, что директор посмотрел на часы, поднялись.

— Погода такая, что впору на пляж, — заметил Патон. — А в три часа — президиум: сегодня слушаем отчет отделения...

Уже минут двадцать докладчик строил из стандартных бетонных блоков воздушные замки. Мысль его, казалось, медленно, с натугой карабкалась вверх по спирали, а на самом деле с упорством тягловой лошади неторопливо тащилась по кругу. И эти упрямые возвраты и повторы президент тотчас же машинально фиксировал в блокноте.

А ведь лет десять назад с этой же трибуны докладчик высказывал если и не новые идеи, то вполне дельные мысли. Что случилось за эти годы? Изменились возможности ученого? Нет. Все осталось прежним. Тот же пост, те же степени, тот же круг обязанностей. И... полное отсутствие идей.

Хорошо поставленный голос, круглые фразы... Есть усталый человек, но исчез ученый. А существовал ли он — имя рек плюс все звания и степени — как подлинный исследователь? Ведь и десять лет назад докладчик высказывал дельные мысли, отталкиваясь от чужих идей.

Почему он так упорно ссылается сейчас на опыт прошлых лет?

Старается этим прикрыть свою несостоятельность? Или просто не желает знать, что произошло за эти годы в науке, в организации исследований?

А может быть, просто старость? Но разве мало ученых, не отмеченных званиями, подобно докладчику, уходят из жизни, а их идеи осуществляют другие?.. Где истоки пассивности? Откуда вдруг приползает равнодушие?..

Неожиданно почему-то вспомнился рассказ Шефа о походе диссертанта в другое ведомство. Тоже равнодушие, да еще какое! В этом зале докладчик хотя бы пытается его как-то прикрыть, задрапировать. Жестокая необходимость. За столом президиума сидят специалисты, равные по степеням и должностям. От них не отмахнешься. Вот и приходится докладчику ловчить. Развесил графики по стенам, заставил демонстрационный стол новыми приборами: «Смотрите, любуйтесь, проверяйте. Мы тоже что-то делаем». Но ведь все это — чужая работа, воплощение чужих идей. Или он всерьез думает, что руководителю достаточно стоять во главе дела? Не то время, и не те законы оно диктует. Любопытно, как повел бы себя докладчик, окажись он на месте того ученого секретаря, к которому пришел Дейнеко? Отказал бы так же беспардонно или нет? Наверное, отказал бы, именно из-за равнодушия... Отмахнулся бы, и все. Страшная вещь — равнодушие...

Докладчик был точен. Просил сорок минут и уложился. Видно, предварительно хронометрировал свое выступление. Даже полминуты осталось в запасе. Президент корректно поблагодарил за сообщение и предложил задавать вопросы. Зал молчал.