Вера Дорофеева - Истории без любви

Обойдя К-700, представитель министерства спросил:

— Как ее прозвали? «Торпеда»? Ах, «Ракета»! Да, действительно похожа. Вообще, впечатляет. А как варит?

Первая проба научила осторожности. Примочки из борной — вещь хорошая, но недостаточно эффективная. Создатели машины убедились в этом на собственном опыте. И теперь сварочное пламя полыхало под защитным кожухом. Но рев стоял, как на космодроме в момент старта... Через две минуты все было кончено.

Трудно сказать, о чем думал в те минуты этот немолодой человек, опытный партийный работник, под руководством которого еще в шестидесятые годы начиналось освоение нефтяных залежей Западной Сибири, сокрытых дремучей тайгой и топкими болотами. Может быть, вспоминались ему начальные километры первого нефтепровода на суровой земле и сварщики в брезентовых робах, промерзшие на северных ветрах.

На площадке после пробы К-700 он всем подряд пожимал руки и от души повторял каждому: «Спасибо вам! Большое спасибо!»

Потом, уже в кабинете директора, был задан вопрос:

— Когда машина будет окончательно готова к испытаниям на трассе?

— А на это пусть ответят ее создатели, — заметил директор и выразительно посмотрел на Кучука-Яценко и Сахарнова.

Те переглянулись между собой. Потом каждый из них закинул голову, что-то подсчитывая про себя, вспоминая о всех огрехах, необходимых доделках. Первым закончил подсчеты Кучук-Яценко:

— Думаю, месяцев через шесть, максимум семь машина будет готова для испытаний на полигоне. Месяца полтора там. Не меньше. А потом можно и на трассу.

— Да, это наиболее реальный срок, — подтвердил Сахарнов.

Сахарнов:

«Реальный срок. А может ли существовать такое понятие в технике при доводке машины? Наверное, лучше было бы назвать это контрольной датой. Потому что нет ничего утомительней и неопределенней, чем доводка. Когда ты проектируешь, творишь машину — это трудно, но интересно. Ты живешь в стремительном ритме созидания, пусть сложном, но интересном. Тобой владеет одна главная мысль, для которой не существует ни суббот, ни воскресений, ни праздников, ни отпусков. Тут бессилен любой профсоюз.

Эта мысль поднимает тебя ночью с постели и гонит за кульман, который стоит дома. Она не отпускает тебя, когда ты, усталый, измученный, бредешь из института домой или под нажимом жены отсиживаешь в гостях положенное время. На тот период это твое главное «я». И тут уж ничего не поделаешь. Ты — главный конструктори должен найти основную идею компоновки. Это творчество, у которого свои законы, в чем-то общие для всех созидателей от физиков до актеров. Поиск — это всегда поиск.

Процесс этот доходит до какой-то пиковой точки, и ты находишь искомое. Даже самые строгие оппоненты говорят, что ты нашел главное, не промахнулся, что идея значительна и перспективна. Ты торжествуешь. Но мелочи!.. Металл не прощает даже ничтожных промахов. Он подчеркивает их, делает все объемным. Проходит время, и ты коришь себя за эти мелочи, которые обязан был видеть, но просмотрел, решая главное...»

Кучук-Яценко:

«Мелочи... Они, как саранча, съедают львиную долю времени. Они, словно амебы, когда подходит срок, размножаются методом деления... В крупном мы не ошиблись. Все работает, все варит. Но вот мелочи. Конструкторский просчет или извечное: «Остальное в рабочем порядке»? И платим потом за это неадекватную цену временем, усилиями, нервами. А ведь должны продумать заранее, не отмахиваться, поскольку каждый отвечает за все.

Пятилетка качества. Великий смысл в этих двух словах. Дело не в изящном значке, который должно завоевать то или иное изделие. Знак получить можно, если постараться. Дело именно в борьбе с этими укоренившимися представлениями о мелочах, с формулой «в рабочем порядке», ставшей почему-то традиционной. А почему? Темп, сроки диктуют небрежность... Что, не предвидели этих мелочей? Не догадывались?

Знали, что надо подумать. Но поджимали сроки. А если бы на месяц позже сделали чертежи? Проиграли на старте, но выиграли бы на финишной прямой. Значит, речь идет не только о качестве болта, инструмента, стекла. Речь идет о качестве технической мысли, ее зрелости, когда все важно и не должно быть привычных слов «в рабочем порядке».

Почему гидравлику меняли на ходу? Разве я был в этом вопросе согласен с Сахарновым, который размахнулся, пытаясь создать нечто экстраординарное, небывалое? Ведь я чувствовал, знал, видел, что здесь не все так, что при низких температурах Крайнего Севера узел работать не будет, что необходимо другое решение. Взаимоотношения? Давнее содружество? Или что-то другое? Но что?..»

— А ты что скажешь, Григорий Багратович? — спросил Патон, повернувшись к директору опытного завода. — Ведь тоже имеешь некоторое отношение к К-700.

Вежливая улыбка тронула под усами губы Асаянца. Но глаза смотрели серьезно.

— Мой ответ, Борис Евгеньевич, давно известен. Нет ничего неопределеннее, чем реальные сроки, если речь идет о новой машине.

— Завидное постоянство. Почти тридцать лет в таких случаях я слышу от Асаянца один и тот же ответ. Но сейчас надосделать все в максимально сжатые сроки.

— Так и приказ не нов, Борис Евгеньевич. Подобное я еще от Бати слышал. Тогда опытного завода в проекте не было, а «надо» уже произносилось.

— На том стоим, Григорий Багратович. Нам всем постоянно говорят слово «надо», а мы повторяем его подчиненным. Ты ведь тоже им частенько пользуешься. И тоже лет тридцать, не меньше...

Воскресным весенним полднем сорок шестого года столкнулся Асаянц на Крещатике с давним товарищем по индустриальному институту Володей Патоном. Был тот оживлен и весел. Работа его и других сотрудников Института электросварки выдвигалась на соискание Государственной премии. А Асаянцу было в тот момент не до веселья. Настроение — хуже некуда. В лоснящемся черном костюмчике, в бумажном свитерочке, он выглядел нелепо рядом с элегантным и радостным однокашником. Они отошли в сторонку, чтоб поговорить. Мимо них текла шумная толпа киевлян, заполнивших по давней традиции уже отстраивающийся Крещатик.

Володя Патон забросал Асаянца стандартными вопросами: «Ну как ты? Воевал? Женился? Где работаешь?» Асаянц отвечал односложно. Хвастаться было нечем.

Месяц назад он вернулся в родной город из Куйбышева, где после ранения на фронте работал инженером на одном из местных заводов. Дом, в котором жил Асаянц до войны, оказался разрушен. Приютились у дальних родственников. С работой все обстояло благополучно. Толковые инженеры были нужны. А вот с жильем — полный мрак. Максимум, что предлагали ему, — это койка в общежитии. Правда, в перспективе обещали и комнату. Но что такое «перспектива» в жилищном вопросе, Григорий Багратович знал очень хорошо. К тому же ждали они с женой первенца. Один выход — снять комнату.