Андрейс Дрипе - Последний барьер

— Ни в коем случае, — подтверждает Крум. — А за откровенность и тараканью философию — спасибо!

— По-моему, ты был не деликатнее.

Озолниек берет папку с документами. В дверях кабинета начальник останавливается вплотную к Круму и задает вопрос:

— Скажи честно: если бы сейчас у тебя была возможность перейти работать в другое место с такой же зарплатой, ты бросил бы колонию?

Крум морщит лоб.

— Не знаю, — говорит он, хотя охотнее сказал бы:

«Да!» Впрочем, это было бы неправдой.

— Спасибо и на этом!

Озолниек быстро уходит. Большой, сильный, упругая спортивная походка. «Старик завелся, — думает Крум. — «Тараканья философия»! А слоновья чем лучше! Какой смысл пытаться прошибить головой стену! Кому от этого польза? Быть может, надо отойти в сторонку и посмотреть, нельзя ли стену обойти или долбануть по ней чем-нибудь более подходящим?»

И тем не менее Крум завидует Озолниеку и знает, что голова у начальника выдержит. «Отдохнешь, и осенью все будет в порядке», — сказал он, но Крум что-то не припомнит, когда сам начальник отдыхал.

От силы пару недель за несколько лет. Для отпуска времени никогда у него не находилось.

«Надо отдохнуть, в самом деле, надо обязательно отдохнуть», — говорит он сам себе, возвращаясь в учительскую, и, странное дело, обида на директора школы теряет остроту.

— Это не заурядный колонист, — говорит Киршкалн и смотрит председателю совета отделения в глаза. Однако в глазах этих не появляется ни страха, ни сомнения.

— Я знаю, — отвечает Калейс. — Всяких видали.

— Он постарается установить свои порядки.

— Знаю. Ничего не выйдет.

— У него тут есть свои. Насколько мне известно, не в нашем отделении, но — поди знай.

— Вы не беспокойтесь, Все будет как надо, — улыбнулся Калейс.

— Я не беспокоюсь, — Киршкалн усмехается. — Мое мнение о нем не столь уж высоко. Откровенно говоря, я больше волнуюсь за тебя. Он тип наглый, и тебе придется крепко держать себя в руках.

— Знаю, — односложно повторяет Калейс. — Не впервой.

— В таком случае собирай остальных членов совета, а я пошел за Зументом.

Киршкалн идет в изолятор и размышляет о своем командире — так по старой привычке еще нередко называют председателя совета. Впрочем, дело не в названии — председатель или командир, а в том, что Калейс — воспитанник. Перед ним стоит куда более трудная задача, чем перед Киршкалном. Воспитатель поговорит, приведет новичка в отделение, представит и уйдет. Главное начнется, когда ребята останутся одни. И, как ни волнуется Киршкалн за своего председателя, он понимает: лучше, чтобы решающая стычка произошла в самом начале, покуда Зумент не освоился в новой обстановке.

— Пойдем в отделение, — говорит он Зументу. — И учти: дисциплина у нас строгая, а твои прежние подвиги ни на кого тут страха не нагонят.

— Дело известное, — небрежно бросает Зумент.

В воспитательской их уже поджидают Калейс и члены совета отделения. Киршкалн немногословно рассказывает им о новом воспитаннике, затем представляет ребят Зументу и разрешает Калейсу задавать вопросы.

— Каким видом спорта занимался на свободе?

— Прыгал со скакалочкой, — отвечает Зумент и презрительно щурится, заметив серебряный ромб и звездочку на рукаве куртки председателя.

— До самого суда? — спрашивает Калейс и бросает взгляд на остальных членов совета. Те прыскают.

Зумент стискивает зубы и смотрит на воспитателя. «Неужели этим щенкам я тоже должен отвечать?» — говорят его глаза.

— Не имеет значения, кто задает вопросы — я или Калейс, — поясняет Киршкалн.

— Боксом, — вызывающе бросает Зумент, но Калейс и бровью не ведет.

— У кого тренировался?

— Освоил по самоучителю.

— Это не в счет. Все мы когда-то занимались такой самодеятельностью. А потом, в колонии нет секции бокса.

— Что ж, придется создать.

— Не советую, не выйдет.

— Образование какое? — спрашивает кто-то из членов совета.

— Неоконченное высшее, — сказал Зумент.

— Тоже по самоучителю или, может, документ есть? — усмехается Калейс.

— На вопросы надо отвечать серьезно! — вмешивается Киршкалн.

Зумент пожимает плечами — «пожалуйста, как вам угодно» — и дальше, изобразив на лице неимоверную скуку, отвечает коротко, но вежливей. Наконец вопросы иссякают.

— Тебе нужен опекун из старых воспитанников на пару недель, чтобы лучше освоиться на новом месте? — спрашивает Зумента Киршкалн.

— Обойдусь без опекунов.

Они идут в отделение. Зумент, гордо подняв голову, держится чуть в стороне от остальных.

Киршкалн шепотом еще раз предостерегает Калейса:

— Только не пори горячку и держи себя в руках! Главное — не пачкай об него руки, понял!

Калейс молча кивает. Его спокойствие теперь больше внешнее.

— В отделение прибыл новый воспитанник Николай Николаевич Зумент из Риги. Срок наказания — восемь лет. Прошу старых воспитанников принять его в свою среду и, при надобности, давать ему необходимые пояснения, — громко говорит Киршкалн и украдкой наблюдает за своими ребятами.

Они стоят у изголовья коек, образующих свободное пространство посреди комнаты. Кое у кого в глазах искорки восхищения и раболепная готовность подчиниться.

— Вот твоя кровать, тумбочка, — заключая несложную церемонию, показывает новенькому его место Киршкалн.

Воспитанники молчат в ожидании, когда он уйдет, Немного помешкав, Киршкалн поворачивается и выходит из комнаты. Дольше оставаться не имеет смысла. В его присутствии ничего не произойдет.

Когда шаги воспитателя стихают, некоторое время еще стоит тишина, но, кажется, даже сам воздух в отделении потрескивает от напряжения. Первым ее нарушает Калейс:

— Что еще не ясно? — Он бросает взгляд на голую сетку незастеленной кровати. — Да, постель и матрац сейчас принесут. Член хозкомиссии уже пошел к старшине.

Щеки у Зумента вспыхивают.

— Ты что, за сырка меня принял? Я считаю, театр закончен!

— Допустим. Что дальше?

— Мне что, валяться у двери, как последнему сушке?! — Зумент переходит сразу на крик. — Ты что, про Жука не слышал?!

— Что-то не припомню.

Калейс — само спокойствие.

— Тогда спроси у тех, кто помнит! Передо мной такие, как ты, начальники в штаны пускали!

— Вон как? А еще что?

— Еще? — шипит Зумент. — А что тебе надо еще?

— Ну так вот, Жук: кто-нибудь уйдет домой, освободится койка — сможешь перейти. Я когда-то тоже спал у дверей.

— А я не буду!

— Дело твое — спи на полу!

Калейс поворачивается к Зументу спиной и отходит к своей койке, тем самым давая понять, что разговор окончен.

У Зумента от недоумения даже челюсть отвисла, Что происходит? Неужели они впрямь не знают Жука, не испытывают перед ним страха? Или тут не действуют старые законы блатного мира?