Андрейс Дрипе - Последний барьер

Для колонистов Озолниек — живая легенда. Недаром несколько лет назад, при заливке асфальтом первой дорожки в колонии, ребята тайком вдавили в незастывшую массу камешки, выведя ими надпись: «Проспект Озолниека».

Некоторые сотрудники утверждают, что секрет обаяния начальника кроется лишь в его выправке и громовом басе. Верно, конечно, когда начальник разговаривает у проходной, его бас слышен у жилых корпусов, а если поднимет голос, то и на всей территории колонии. Когда он хохочет, кажется, будто по стальному швеллеру катятся двухпудовые гири. За свой могучий голос Озолниек заслужил кличку Бас. Но произносят эту кличку даже с большим уважением, нежели иное официально присвоенное почетное звание.

Киршкалну приходит на память, как его однажды кто-то спросил: «Каким образом ему все так ловко удается?» — «Личность, друг мой, личность. К тому же Баса сам черт подзуживает», — ответил Киршкалн.

«Но в значительной мере это еще и поза», — возразили ему. «Что же тут плохого? Он умеет стать в позу. Попробуй-ка ты, представляю, как это будет смешно!» — «Копнуть поглубже, наверно, и он тоже не без греха», — не унимался спорщик. Тогда Киршкалн поглядел на собеседника и сказал: «А ты? Кристально чистые люди существуют лишь в поздравительных речах и некрологах. Озолниек — прирожденный педагог; они, на мой взгляд, так же редки, как и выдающиеся музыканты или художники. Им отдельные недостатки нипочем, а вот мы свои должны прятать поглубже».

Педагогический талант в нем счастливо сочетался с привлекательной внешностью, неисчерпаемой энергией и веселой готовностью пойти на риск. Не зря же Киршкалн сказал: «Баса черт подзуживает».

Дежурный воспитатель, зачитывая замечания, за которые полагаются «наряды вне очереди», называет Бамбана.

— «Воспитанник Бамбан не работал на уроке и выражался нецензурными словами». Записала учительница Калме.

— Что! — взвивается Озолниек и, отыскав глазами Бамбана, приказывает: Выйти из строя!

Выкрик отдается эхом среди зданий, Киршкалн даже вздрагивает и, вытянувшись, чуть не делает шаг вперед.

— Ты посмел грубить учительнице Калме?! — Озолниек подходит вплотную к Бамбану. — Ты недостоин ей туфли подносить?!

— А чего она… — бормочет Бамбан, моргая и пытаясь придать выражение виноватости своему лицу, напоминающему мордочку грызуна.

— Марш в дисциплинарный изолятор!

Бамбан раскрывает рот, чтобы что-то сказать, но вовремя спохватывается и убегает, а дежурный контролер деловито направляется вслед за ним. Теперь, сбавив тон, Озолниек обращается к остальным:

— Учительница Калме всю свою жизнь положила на то, чтобы учить вас и воспитывать и, если кто-то смеет ей хамить, позор ложится на всех. Она замечаниями не разбрасывается и, если уж написала, то Бамбан заслужил его стократно… Продолжай, — поворачивается он к дежурному.

Видно, что ребятам и в самом деле стыдно за своего.

По окончании линейки Киршкалн подходит к Озолниеку.

— У меня просьба. Надо бы как-нибудь съездить в Ригу к матери Межулиса. Она не отвечает на мои письма и не приезжает сама, а с парнем неладно. Быть может, удалось бы разузнать что-либо полезное. Заодно надо навестить кое-кого из бывших воспитанников. Конечно, со временем туговато, но…

— Съезди, обязательно съезди! — сразу соглашается начальник. — Все подладим так, чтобы смог поехать. Послушай-ка! — неожиданно вспоминает он о чем-то. — Если не очень спешишь, загляни ко мне. Стукнула мне тут в голову одна мыслишка, хочу посоветоваться.

Киршкалн собирался идти в отделение, но раз у начальника новая «мыслишка», то надо заглянуть, разумеется, он мог бы ею поделиться и завтра, но Озолниек как-то не улавливает разницы между понятиями «день» и «ночь», «рабочее время» и «свободное время». А «мыслишки» возникают у него часто.

Киршкалн украдкой глядит на часы и понимает, что опять попадет домой лишь за полночь, потому что в отделение после этого разговора все равно придется зайти.

Случается, иной Озолниеку и напомнит в сердцах, что кроме колонии, как это ни странно, существуют еще семья, собственные дети, личное время и все такое прочее и что за сверхурочный труд никто не платит. Но Озолниек только вздохнет, смутится и поглядит с упреком.

— У меня тоже есть семья, но — что поделаешь! Тут работа особая.

И если после этого ему скажут, что, мол, семья семье рознь, тем самым давая понять, что Озолниековы семейные дела — другим не пример, он опустит голову, пошмыгает носом и, прикинувшись, будто ничего не понял, чуть погодя продолжает начатый разговор как ни в чем не бывало.

Они входят в кабинет.

— Что ты скажешь насчет курения? — с места в карьер спрашивает Озолниек, доставая из пачки сигарету.

— Поскольку я не курильщик, то, конечно, самое нелестное.

— И правильно, — смеется Озолниек. Закурив, он выпускает струю дыма и задумчиво глядит на тлеющий кончик сигареты. — Я думаю то же самое, хоть и дымлю почем зря. А не стоит ли запретить ребятам курить, а?

— В принципе, конечно, надо бы. Только не реально это, — отвечает Киршкалн.

— Отчего не реально? — запальчиво, как всегда, когда он в азарте очередного нововведения, спрашивает Озолниек и наклоняется над столом, упершись в стекло локтями и положив подбородок на руки.

— Во-первых, потому что в местах заключения, подобных нашему, курить разрешено и пока что нет официального указания ввести такой запрет, резонно возражает Киршкалн. — Во-вторых, наши ребятишки, как они сами себя называют, начали курить чуть не с пеленок. Иные курят уже лет по десять. Они действительно привыкли к табаку. Дальше — запрет на курение сразу приведет к другим неприятностям. — Киршкалн смотрит на Озолниека. — Ты и сам это прекрасно знаешь.

— Ну, например?

— Например, к острому недовольству, нервозности. Мальчишки почувствуют себя ущемленными в самом святом своем праве. Помимо того — и на мой взгляд этот минус главный — станут курить тайком.

Курево тем или иным способом все равно будет проникать в зону. Мало, но будет. Сигарета превратится в козырь для воздействия, в объект спекуляции, в средство соблазна. За сигарету будут ползать на брюхе, а за пачку пойдут на все что угодно. Ты ведь знаешь: раньше тоже подумывали запретить курение, по всякий раз отказывались именно по этим соображениям.

Озолниек опускается на стул.

— Хорошо, теперь я перечислю плюсы. У нас колония несовершеннолетних и средняя школа. Если в обычной школе не курят, с какой стати разрешается курить колонистам? О здоровье и говорить нечего. Дальше — чистота, свежий воздух, внешний вид. Ведь и сейчас нельзя курить в общежитии и в классах, а все равно повсюду дым коромыслом. Наконец, будет покончено с привычкой плеваться, стоять по углам и закоулкам. А проникновение курева в зону можно сократить до минимума. Остается лишь недовольство ребят, но с ним я справлюсь. Не мы запретим им курить, а они сами!